Духless русского уголовно-процессуального права - страница 3

В свете этих событий я предлагаю пересмотреть понятие уголовно-процессуального права, сделать его более гибким, динамичным, открытым19. Этим я пытаюсь внести свой посильный вклад в построение культурной формации для производства новых смыслов (ведь новое вино не наливают в старый бурдюк). Право – это текст закона, помноженный на его интерпретацию, т.е. «начитанный», «переосмысленный» текст закона, «додуманный» и даже «придуманный» самим интерпретатором смысл. В ходе кругового движения интерпретации к первоначальному смыслу добавляются новые, сам горизонт осмысления расширяется, появляются новые смысловые нюансы, которые учитывают новые жизненные обстоятельства, изменения в ситуации и т.п. Интерпретация вовлекает в герменевтический круг толкования саму жизнь, старые позиции получают новую трактовку, и в конечном итоге смысл комментируемого закона преобразовывается. Право (уголовно-процессуальное) – это смысл текста закона, полученный (актуализированный) судом в результате интерпретационной, аргументационной, игровой деятельности сторон с применением рациональных доводов, риторики, психологии и пр. средств речевого убеждения. Если законодательство – это партитура, то право – это музыка, сама гармония смысла (если угодно – «логики права») и чувства/правовой эмоции (без последнего невозможен феномен справедливости20), проистекающая из общности культуры. «Интерпретация» и «право» мыслятся мной как одно целое. Поскольку определяющим моментом в интерпретации текста является потенциал (горизонт) понимания интерпретатора (но не в качестве собственной, эгоистической, упорно проводимой точки зрения, а скорее точки зрения культуры, проводником которой он является, и которую вводит в игру интерпретаций и ставит на карту в игре), постольку каждая новая интерпретация помогает нам понять то, что есть в тексте закона, т.е. стать частью права. Хотелось бы особо подчеркнуть роль Конституционного Суда РФ на смысловом поле права. Его интерпретация буквально творит право. В тексте закона. «Понять текст – это значит, что собственные мысли интерпретатора с самого начала участвуют в восстановлении смысла текста»21. Право – все в тексте закона, и одновременно вне него: оно в смысле, рожденном интерпретацией от этого закона. Интерпретация закона ведет не к выявлению воли автора текста закона или “истинного смысла”, который он заботливо вложил в текст так, что нам остается только деловито подставлять свои уши, чтобы «оказаться осведомленными о праве». Еще Н.А. Гредескул пришел к выводу, что толкование правовых норм не сводится к тому, чтобы узнать истинную волю законодателя: “Мы не можем ограничиваться волей законодателя”22. “Должен наступить совершенно особенный умственный процесс: заполнение пробелов в праве, т.е. пополнениея недостатка в воле, и устранения избытка воли там, где он имеется”23. Следовательно, interpretatio - есть процесс преобразования (образования!) права. Задача применения норм права к отдельным конкретным случаям жизни всегда есть творческая деятельность. “Мы, по необходимости, должны дополнить их чисто творческим процессом - создать то, чего мы не нашли, ибо ни отложить решения задачи, ни удовольствоваться ее частичным решением мы здесь не можем, - значит, то, чего нам не дает законодатель, мы должны дать ему сами”24. Речь скорее идет не только о пополнении воли законодателя, а о том “восполнении”, которое трактуется Ж. Деррида, как добавка и подмена25. Бытие права состоит в цепочке восполнений «воли законодателя»26, в совокупности замен, подмен, добавлений, приложений, компенсаций смысла текста закона. “Даже самые ясные законы нуждаются в толковании. Законов, которые были бы совершенно ясны, не существует... Конкретизация объективных элементов права требуется всегда, при всякой норме права и притом всегда, так сказать в одном и том же смысле”27. Культура обеспечивает Тексту=Праву не статус репродукции, но продуцирования. Дворкин хорошо показывает, что право находится не столько внутри кодексов, но внутри того, что он называет «цепочкой судей», находящихся в положении рассказчиков великого романа28. Так, Конституционный Суд РФ, интерпретируя текст Конституции РФ говорит нам о реальности права, о нас самих, как субъектах русского права. Интерпретация связывает закон с культурой, правосознанием, с живой жизнью общества. Интерпретация – это самостоятельная область порождения актуальных смыслов, которые обратным ходом приписываются тексту закона. Новый смысл прописывается в законе, а потом уступает место другому – по мере развития права. Юридический (судебный) дискурс подобно течению реки вымывает старый смысл из текста закона и привносит с собой новые смыслы; иногда он (дискурс) прокладывает новое русло для права, вопреки даже воле законодателя. Если в классической юриспруденции «пробельность» в праве воспринимается как его недостаток, то я считаю, что это естественное состояние закона. А вот право, понимаемое как культура, психика, интуиция, должно обладать способностью к восполнению закона, регенерации юридической ткани; предоставлять ресурсы для исцеляющей интерпретации закона. Закон дисгармоничен, несовершенен, право, культура – гармоничны. Именно на уровне правопонимания должно быть согласие нации. Только тогда общество и государство будут жизнеспособны, когда граждане объединены единой правовой культурой и верой в справедливость закона. Определенность права есть временное состояние, за право идет борьба, борьба есть способ существования права. Эта борьбы внешне проявляется как борьба интерпретаций смысла закона, происходящая в суде. Значение акта законодательства не ставится мной под сомнение. Но кризис смысла закона неизбежен. На законе уже с момента принятия лежит печать отсталости, недействительности, неправовости. Жизнь развивается, как только возникает сомнение в правильности, действительности смысла, как только кто-то предлагает новую интерпретацию смысла закона, возникает ситуация смысловой неопределенности, т.е. кризис и соответственно появляется необходимость преодоления кризиса, борьба, выбор под воздействием аргументации в пользу одной из альтернативных интерпретаций. Но предложение новых смыслов происходит не произвольно, потому что матрица у них одна – культура, язык права. Наилучшей же гарантией определенности права является разделение властей, наличие конкурентной среды в юридическом пространстве, открытость обсуждения правовых вопросов в независимом суде и … единство культуры, которое позволяло бы приходить интерпретаторам к единому мнению. Идеологический нерв уголовного процесса сплетен из двух противоположных волокон: публичного и частного. Частное и публичное начала находятся диалектическом единстве и борьбе противоположностей. Публичный интерес состоит в том, чтобы наказать виновного: «impunitum non relinqui facinus”. Частный интерес заключается в создании гарантий гражданских прав и свобод на защиту: “innocentem non condamnari». Любая интерпретация идеологична. Вся аргументация – при интерпретации нормы закона на любом уровне власти – строится для защиты одной из идеологических позиций. Цель интерпретационной деятельности состоит в том, чтобы убедить слушателей в то, что данный смысл, вкладываемый в нормативное предписание, является истинным в сравнении со всеми другими мыслимым его интерпретациям. Развитие нашего уголовно-процессуального права проходит через противоречия инквизиционной и следственной идеологии – таково историческое наследие. Процесс правового развития можно сравнить со столкновениями тектонических плит; в местах столкновения возникает напряжение и разрушительные явления: так происходит и со смыслом закона, когда в нем сталкиваются интерпретации, различного идеологического содержания. Мы наблюдаем появление очагов напряжения, воспаления, местами происходит некроз ткани права, отмирание старого смысла и его замена новым. Происходит корректировка права, настройка его конфигурации. В настоящее время такими очагами нестабильности можно назвать статьи 405, 237 УПК РФ, их смысл активно преобразуется, в том числе благодаря активности Конституционного Суда РФ, судебной системы в целом. Причем исход борьбы за смысл названных статей имеет глобальное значение для всего уголовно-процессуального права. Интерпретация текста закона диалектически связана с аргументацией. Культура – это собрание топов, т.е. опор для аргументации, вокруг которых организуется смысл. Чем этот набор богаче и разнообразнее культура, тем лучше (на мой взгляд) для смыслопроизводства – больше простора для интерпретации, а значит простора для развития права, борьбы смыслов, приложения риторики права, конкуренции мнений, даже изменения стилистических форм и т.п. В условиях демократии адресатом аргументации в пользу той или иной версии интерпретации закона является универсальная аудитория, а ближайшим и притом властным ее представителем – судья. В правильно устроенной судебной системе каждый судья – творец права, поскольку наделен полномочием выявлять подлинный смысл подлежащего применению закона по своему убеждению (которое как раз-таки детерминировано культурой, в которой он воспитан). Потенциал права, правовость закона складывается из суммы его прочтений, истолкований, образующих эффект культуры судопроизводства. Итак, я считаю, нам необходим переход от традиционного понимания права и государства, основанного на архетипическом отношении между Отцом и Сыном, к чему-то новому, связанного с общественной солидарностью, партнерством, открытостью к диалогу и инновациям, развитию. На наших глазах, происходит кризис традиционалистской правовой культуры. То, на что «напоролась» судебная реформа – отсутствие независимости суда, произвол правоохранителей, не есть порождение политической конъюнктуры, реализация чьего-то злого умысла. Это естественный результат системы воспитания юристов в нашей стране. Право не может быть выше порога понимания людьми законов. К сожалению, люди, и правоприменители, и судьи так воспитаны, что у них отсутствуют такие качества, как инициативность, независимость, ответственность за принимаемое решение не перед начальством, а перед правом. Наш судья не видит себя творцом права, а ждет указаний сверху. Законодатель занимается тем, что в десятый и сотый раз переделывает, латает относительно недавно принятый закон. А в результате, право все более утрачивает свою связь с реальностью. Законодатель всегда действует с запозданием, творческой силы в судейском корпусе для создания права, свободы, независимости от других властей нет. Нет атмосферы конкуренции, творчества в юридических кругах, в сообществе тех, кто судится в судах, толкует тексты законов. Народ же, по привычке, чувствует себя вне игры, которая ведется по правилам, так хорошо понятным ему испокон века: начальник всегда прав. Надо чтобы каждый из нас ощущать себя сопричастным к жизни права. Право – это не чиновничье, а наше дело, за которое каждый из нас должен бороться – посредством интерпретирования. Только смысл текста закона, прошедший проверку интерпретациями с разных сторон, учитывающих весь спектр идеологических, культурных и пр. составляющих, есть право. В заключение хотел бы сказать несколько слов о теории доказательств и доказательственном праве. Здесь кризис переживается наиболее остро. Нигде засилье предрассудков и влияние авторитарных традиций и институтов так не сильно. Вместо того, чтобы создавать новые концепты, теория доказательств возится со скелетообразными схемами прошлого вроде советских понятий «доказательство» и «доказывание», опять-таки сформированных под следственный заказ. Во многом из-за убогости отечественной теории доказательств реформа уголовно-процессуального права потерпела неудачу. Невозможно реформировать досудебную часть процесса, невозможно уравнять в доказывании стороны, невозможно объяснить некоторые новые правовые новации (вроде «соглашения о сотрудничестве») не пересмотрев взглядов на доказательство, доказывание, цель доказывания, не подвергнув пересмотру ключевые положения теории доказательств, доставшиеся в наследство от советской науки. Здесь от исследователя требуется особо высокая подготовка: эрудированность в гуманитарных науках, хорошее знание современной философии, знакомство с зарубежным доказательственным правом и теорией доказательств, погруженность в русскую культуру.