Гилинский Яков Ильич, доктор юридических наук, профессор

Генезис преступности. Проблема причинности в криминологии^[1]

 

 

Каждое высказанное мною суждение

надо понимать не как утверждение, а

как вопрос.

 

Н. Бор

 

Нам следует  набраться мужества для

того, чтобы отказаться от тривиального

представления о причинности, когда

нам кажется, что одни и те же

«причины», действующие на один и тот

же «объект», обязательно должны

порождать одни и те же следствия.

 

Н. Моисеев 

 

Вместо предисловия. Два основных вопроса криминологии: что есть преступность и почему она есть? На оба важнейших для науки вопроса – о ее предмете и его генезисе – не было и нет единого мнения.

Хотя предлагаемая статья посвящена второму из названных вопросов, следует  предварительно высказаться по первому из них. На мой взгляд, преступность – социальный конструкт, институционализированный в уголовном законе, создаваемый властью в целях защиты прежде всего своих интересов от возможных покушений на них; объективно этот конструкт в некоторой степени служит и защите интересов общества[2].

Нет ни одного поведенческого акта, который был бы «преступен» сам по себе, по своему содержанию, независимо от социального контекста. Так, «преступное» употребление наркотиков, в частности, производных каннабиса, было допустимо, «нормально», легально во многих азиатских странах, да и в современных Нидерландах; широко распространенное «законное» потребление алкоголя – незаконно, преступно в странах мусульманского мира; легальное сегодня курение табака было запрещено под страхом смертной казни в средневековой Голландии; умышленное причинение смерти (убийство) – тягчайшее преступление, но и… подвиг в отношении противника на войне.

 Существуют ли «причины» преступности?  Криминология с первых дней возникновения пытается ответить на вопрос о «причинах» преступности. По существу вся история криминологии как науки есть мучительные поиски таких причин. В моих работах[3], как и во многих трудах моих коллег, были кратко изложены истоки криминологической мысли. В этой же статье будет представлена авторская позиция, столь же относительная и далекая от Истины, как и все прочие.

С моей точки зрения, вообще не существует какой бы то ни было единой (пусть «интегративной») и специфической только для нее «причины» преступности как социального феномена в силу следующих обстоятельств.

1. Причинно-следственная связь – только одна из форм взаимосвязей и взаимозависимостей между элементами системы или между системами, причем связь достаточно жесткая и более или менее отчетливо выделяемая лишь на уровне относительно простых, механических систем. Уже биологические, а тем более социальные системы и протекающие в них процессы столь сложны, вероятностны, нелинейны, стохастичны, что выделить «причину – следствие» оказывается принципиально невозможно. В этом отношении социальные процессы ближе квантовой физике. Нежели классической механике.

2. Преступность - искусственный социальный конструкт, не имеющий per se качественной определенности в реальной действительности. Нельзя найти специфическую причину конструкта, причудливо меняющегося во времени и пространстве по воле законодателя, власти. Такой поиск приводит к трюизмам: причина преступности «весь социально-экономический строй» (Гернет[4]) или же – причина преступности есть уголовный закон (кстати, это понимали уже римляне: ex senatusconsultis et plebiscitis crimina exercentur – преступления возникают из сенатских и народных решений), что вряд ли продвигает нас по пути познания объекта криминологии. Ясно, что «весь социально-экономический строй» порождает все социальные феномены, а не только преступность и даже не только девиантность в целом.

3. Преступность проявляется в деяниях, признаваемых законодателем преступными «здесь и сейчас». Содержательный диапазон таких деяний огромен: от убийства до надругательства над государственным гербом или флагом, от изнасилования до незаконной порубки деревьев и кустарников, от геноцида до обмана потребителей. Трудно себе представить, чтó еще может объединять столь разнородные деяния кроме формального признака – нарушение уголовного запрета. Признак «общественной опасности» столь расплывчат, что не может сам по себе служить критерием «преступности» без ссылки на указание в уголовном законе (ст.14 УК РФ). Очевидно, не может быть общей причины столь разнородных  и качественно не определенных, не имеющих естественных границ явлений.

4. Преступность – лишь один из видов девиантности. Анализ всех криминологических теорий приводит к выводу: какие бы «причины» преступности ни выдвигались, они всегда являются одновременно и «причинами» пьянства и наркотизма, самоубийств и проституции, административных проступков и гражданско-правовых деликтов, а то и просто аморального поведения. Иначе говоря, имеются обстоятельства (факторы), наличие которых делает более или менее вероятным девиантное поведение, а уж какую оно примет форму – чаще всего зависит от случайности или индивидуальных особенностей субъекта. Вообще случайность в современной науке играет неизмеримо большую объяснительную роль, нежели причинность, жесткая детерминированность.[5]

Неудивительно, что большинство современных зарубежных криминологов, в отличие от отечественных, отказываются от бесконечного поиска «причин» преступности и их умножения, обосновывая тезис «корреляции против причинности» (correlation versus causation).[6]     

Вместе с тем, оставить преступность без  каких бы то ни было объяснений – значит отказаться от криминологии как науки. Разрешение кризисной ситуации – за новой, «сумасшедшей» теорией, которая вышла бы за пределы существующих парадигм криминологии как «нормальной науки» (и потому первоначально была бы категорически отвергнута…).[7] Пока же таковая не появилась (это задача молодых, не отягощенных грузом накопленных знаний[8]), поразмышляем над некоторыми факторами, влияющими на состояние, уровень, структуру, динамику  преступности. Впрочем, как и на иные проявления девиантности.

При этом следует постоянно иметь в виду некоторую двусмысленность, «шизофреничность» объяснения преступности. С одной стороны, рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию «преступности». С другой стороны, пока и поскольку за этой относительно искусственной конструкцией скрываются реальные виды человеческой активности (убить или ранить другого, завладеть его имуществом, обмануть с выгодой для себя и т.д.), возможно выявление факторов, условий, обстоятельств, при которых эти виды деятельности будут проявляться с большей или меньшей вероятностью, в большем или меньшем объеме.      

Итак, факторы, влияющие на преступность. Как всякое социальное явление (процесс)  преступность не может быть объяснена «из себя самой», но лишь с позиции социального целого – общества, чью субстанцию образует совокупность общественных отношений. Многие методологические трудности при изучении преступности, пьянства, наркотизма, самоубийств, коррупции, терроризма возникают вследствие попытки исследовать и объяснить их как самостоятельные, изолированные феномены. Между тем каждое из этих (и других) социальных явлений, будучи, в конечном счете, порождением социального целого, вплетено в систему общественных отношений данного социума и переплетено с иными социальными феноменами, процессами. Это еще один, дополнительный довод в пользу невозможности выделить специфическую причину преступности и только преступности.

Конечно, можно извлечь из арсенала криминологии множество  факторов, так или иначе воздействующих на состояние и динамику преступности. Это и экономические факторы (от цены на хлеб или нефть до децильного коэффициента и индекса Джини[9]), и социально-демографические (пол, возраст, социальный статус, этническая принадлежность и др.), и культурологические (принадлежность к той или иной культуре,  субкультуре, религиозной конфессии), и даже космические  (корреляционные зависимости между уровнем убийств, самоубийств, воровства и солнечной активностью, фазами Луны[10]).  Можно определить и относительный «вес» каждого фактора в «криминогенном комплексе» отдельных видов преступлений[11]. 

Однако более глубоким представляется отыскание «ведущего звена» в «девиантогенном комплексе», объясняющем преступность наряду с другими проявлениями девиантности. Другая задача – попытаться выяснить, какие факторы при наличии этого «ведущего звена», «разводят» различные формы девиантности (почему при наличии одних и тех же социальных условий одни совершают преступления, другие спиваются, третьи кончают жизнь самоубийством, а некоторые «уходят» в научное, техническое, художественное творчество).

Преступность проявляется через определенные уголовным законом действия, поступки людей. Между тем, все свои действия человек совершает, в конечном счете, ради удовлетворения тех или иных потребностей: биологических или витальных (в пище при чувстве голода, в питье при жажде, в продолжении рода или сексуальных); социальных (в статусе, самоутверждении,  самореализации и др.); духовных, или идеальных (поиск смысла жизни, бескорыстное стремление к знанию, творчеству, служению другим людям).

Потребности людей распределены относительно равномерно (в современном развитом обществе люди нуждаются в качественных прдуктах питания, чистом воздухе, просторном жилище в водоснабжением и отоплением, в интересной работе, в разнообразном отдыхе и т.п.) и имеют тенденцию к возрастанию (возвышению и расширению). А возможности удовлетворения потребностей – различны, неравны.  И хотя некая степень неравенства зависит от индивидуальных особенностей (ребенок или взрослый, мужчина или женщина, здоровый или инвалид, с высоким интеллектом или не очень), однако главным источником неодинаковых возможностей служит социально-экономическое неравенство, занятие индивидом различных, неоднородных позиций в социальной структуре общества (рабочий или предприниматель, фермер или банкир, школьный учитель или член правительства). Именно от социального статуса и тесно связанного с ним экономического положения (можно говорить о едином социально-экономическом статусе) индивида в решающей степени зависят возможности удовлетворять (более или менее полно) те или иные потребности.

Социальную структуру общества изображают обычно в виде пирамиды, верхнюю, меньшую  часть которой составляет «элита» (властная, экономическая, финансовая, военная, религиозная и т.п.). Средняя,  самая значительная по объему часть – «средний класс». В основании пирамиды располагаются низшие слои (мало- и неквалифицированные рабочие, сельскохозяйственные наемные работники, так называемый «младший обслуживающий персонал»). За пределами официальной социальной структуры (а иногда в самом ее низу – все зависит от точки зрения исследователя) находятся аутсайдеры, изгои (бездомные, лица, страдающие алкоголизмом, наркоманией, опустившиеся проститутки и т.п.). Совершенно очевидно, что чем ближе индивид к верхушке пирамиды, тем больше у него возможностей удовлетворять потребности, и наоборот. При этом распределение индивидов по тем или иным социальным позициям обусловлено прежде всего независящими от них (индивидов) факторами –происхождением, принадлежностью к классу, слою, группе, и лишь во вторую очередь – личными способностями, дарованием, талантом.

Со временем кастовая или средневековая жесткость социальной структуры ослабевает, социальная мобильность растет («каждый простой американец может стать президентом»), однако статистически зависимость от социальной принадлежности остается. В современном обществе одним из важнейших дифференцирующих признаков является наличие высшего образования. Как заметил однажды Т. Парсонс[12], человечество делится на две части: окончивших колледж, и тех, кто этого не сделал. Между тем, стартовые возможности выпускника российской сельской школы и элитной московской гимназии различны, как и стартовые возможности выходца из рабочей или профессорской семьи. Относительная жесткость социальной структуры, ограниченность социальной мобильности в условиях советского государства были эмпирически показаны и количественно оценены в одном из исследований 1970-х гг. с моим участием.[13]  А все идеологические славословия по поводу «гегемона» - рабочего класса и чиновников – «слуг народа»  меркнут перед анекдотами по поводу «гегемона» и предсмертной запиской рабочего Р., покончившего жизнь самоубийством, своему сыну: «Сашенька!.. Шагни дальше отца насколько можешь выше отца по социальной лестнице» (сохранен синтаксис подлинника – Я.Г.).    

Социально-экономическое неравенство появилось как следствие общественного разделения труда, значение которого для развития общества трудно переоценить. Для наших же целей следует отметить ряд обстоятельств.

Во-первых, одним из важнейших критериев развития системы (в нашем случае - общества), повышения уровня ее организованности служит дифференциация, усложнение структуры, рост разнообразия ее элементов. (Это особенно важно помнить сегодня, когда советские стереотипы казарменного равенства, всеобщего единомыслия и единодушия не только не преодолены до конца, но и вновь оживают). Закон необходимого разнообразия  У. Эшби действует и в социальном мире. Дифференциация общества как следствие углубляющегося разделения труда есть объективный и в целом прогрессивный процесс. Однако, как все в этом мире, она влечет и негативные последствия. Неодинаковое положение социальных классов, слоев (страт) и групп в системе общественных отношений, в социальной структуре общества обусловливает и социально-экономическое неравенство, различия – и весьма существенные – в реальных возможностях удовлетворить свои потребности. Это не может не порождать зависть, неудовлетворенность, социальные конфликты, протестные реакции, принимающие форму различных девиаций. «Стратификация является главным, хотя отнюдь не единственным, средоточием структурного конфликта в социальных системах».[14]

Во-вторых, главное в генезисе девиантности, включая преступность, - не сам по себе уровень удовлетворения витальных, социальных и идеальных потребностей, а степень различий, «разрыва» в возможностях их удовлетворения для разных социальных групп. Зависть, неудовлетворенность, понимание самой возможности жить лучше приходят лишь в сравнении. На это обратил внимание еще К. Маркс: «Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно так же малы, он удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастет дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины». Более того, «как бы ни увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или же еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах еще более неуютно, все более неудовлетворенно, все более приниженно»[15]. Так что по-своему правы были наследники Маркса, возведя «железный занавес» вокруг нищего СССР и выпуская за его пределы только самых проверенных, надежных, «идейных» или зависимых. Социальная неудовлетворенность, а, следовательно, и попытки ее преодолеть, в том числе незаконным путем, порождается не столько абсолютными возможностями удовлетворить потребности, сколько относительными – по сравнению с другими социальными слоями, группами, классами. Вот почему в периоды общенациональных потрясений (экономические кризисы, войны), когда большинство населения «уравнивалось» перед лицом общей опасности (когда происходила ломка «перед лицом смерти всех иерархических перегородок»[16]), наблюдалось снижение уровня преступности и самоубийств[17].

На роль социально-экономического неравенства в генезисе девиантности, включая преступность, обращали внимание еще в XIX в. Так, по мнению Турати, «классовые неравенства в обществе служат источником преступлений… Общество со своими неравенствами само является соучастником преступлений»[18]. Принс «главной причиной преступности считает современную систему распределения богатства с ее контрастом между крайней нищетой и огромными богатствами»[19]. С точки зрения Кетле, «неравенство богатств там, где оно чувствуется сильнее, приводит к большему числу преступлений. Не бедность сама по себе, а быстрый переход от достатка к бедности, к невозможности удовлетворения всех своих потребностей ведет к преступлению»[20].

Д. Белл пишет, что человек с пистолетом  добывает «личной доблестью то, в чем ему отказал сложный порядок стратифицированного общества».[21]

Интересные результаты получены при исследовании, под руководством А.Б. Сахарова, социальных условий в двух регионах России: «Было установлено, что более неблагополучное состояние преступности имеет место в том, из сравниваемых регионов, где материальный уровень жизни населения по комплексу наиболее значимых показателей (средняя заработная плата, душевой денежный и реальный доход и т.д.)  лучше, но зато значительнее контрастность (коэффициент разрыва) в уровне материальной обеспеченности отдельных социальных групп. В то же время в регионе с меньшим уровнем преступности материальные условия жизни были хотя и несколько хуже, но более однородны и равномерны. Иными словами, состояние преступности коррелировалось не с уровнем материальной обеспеченности, а с различиями в уровне обеспеченности: с размером, остротой этого различия»[22].  Исследование преступности в динамике за ряд лет подтвердило зависимость ее уровня от увеличения/уменьшения разрыва между потребностями населения и степенью их фактического удовлетворения.[23]  

«Включенные»  и «исключенные». Одним из системообразующих факторов современного общества является его структуризация по критерию «включенность/исключенность» (inclusive/exclusive). Понятие «исключение» (exclusion) появилось во французской социологии в середине 1960-х годов как характеристика лиц, оказавшихся на обочине экономического прогресса. Отмечался нарастающий разрыв между растущим благосостоянием одних и «никому не нужными» другими.[24] Работа Рене Ленуара (1974) показала, что феномен «исключения» приобретает характер не индивидуальной неудачи, неприспособленности некоторых индивидов («исключенных»), а социального явления, истоки которого лежат в принципах функционирования современного общества, затрагивая все большее число людей.[25] Исключение происходит постепенно, путем накопления трудностей, разрыва социальных связей, дисквалификации, кризиса идентичности. Появление «новой бедности» обусловлено тем, что «рост благосостояния не элиминирует униженное положение некоторых социальных статусов и возросшую зависимость семей с низким доходом от служб социальной помощи. Чувство потери места в обществе может в конечном счете породить  такую же, если не большую, неудовлетворенность, что и традиционные формы бедности»[26].

Процесс «inclusion/exclusion» приобретает глобальный характер. Крупнейший социолог современности Никлас Луман пишет в конце ХХ в.: «Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего столетия примет метакод включения/исключения. А это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие – только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра… что забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы, что тесная связь исключения и свободная связь включения различат рок и удачу, что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения… В некоторых местах… мы уже можем наблюдать это состояние».[27]

Самое страшное – это невозможность «исключенных» «включиться» в экономическую, политическую, социальную, культурную жизнь. «За годы реформ  уже сотни тысяч жителей бывшего СССР стали "отходами" трансформационного процесса, еще многие тысячи беженцев  оказались в России без всяких перспектив найти работу, жилье и обрести достойный образ жизни. Для многих Россия стала "транзитным пунктом" на пути в никуда».[28] По мнению Ф. Бородкина, «свыше 50% населения России – "исключенные"»[29], т.е. люди вынужденные существовать на обочине жизни, вне активных трудовых, социальных, политических, культурных процессов.

Аналогичные глобальные процессы применительно к государствам отмечает академик Н.Н. Моисеев: «Происходит все углубляющаяся стратификация государств… Теперь отсталые страны "отстали навсегда"!... Уже очевидно, что "всего на всех не хватит" – экологический кризис уже наступил. Начнется борьба за ресурсы – сверхжестокая и сверхбескомпромиссная… Будет непрерывно возрастать и различие в условиях жизни стран и народов  с различной общественной производительностью труда… Это различие и будет источником той формы раздела планетарного общества, которое уже принято называть выделением "золотого миллиарда". "Культуры на всех"  тоже не хватит. И, так же как и экологически чистый продукт, культура тоже станет прерогативой стран, принадлежащих к "золотому миллиарду"».[30] Надо ли говорить, что Россия не входит в группу стран «золотого миллиарда»? По классификации Уоллерстайна (Центр, Периферия, Полупереферия) Россия  относится к Полупериферии, «хотя есть уже немало признаков того, что она деградирует в направлении Периферии»[31], все быстрее откатывается туда.

Совершенно очевидны социальные следствия процесса «включения/ исключения». Именно «исключенные» составляют социальную базу преступности и иных форм девиантности (алкоголизм, наркотизм, терроризм, проституция и др.). Так, «отчаяние молодых перед будущим, которое им кажется безысходным, лежит в основе делинквентного поведения, нарушений общественного порядка, столкновений с полицией».[32] Неудивительно, что мировая девиантология и криминология активно обсуждают «inclusive/exclusive», как один из источников девиантного  поведения[33].

Для иллюстрации: доля лиц без постоянного источника доходов («исключенных») среди лиц, совершивших преступления, выросла за 20 лет (1987-2006 гг.) в пять раз (см. таблицу)[34].

Итак, с моей точки зрения, важнейшим криминогенным (вообще девиантогенным) фактором служит противоречие («напряжение»,  strain) между потребностями людей и реальными возможностями (шансами) их удовлетворения, зависящими, прежде всего, от места индивида или группы в социальной структуре общества, т.е. степень социально-экономической дифференциации и неравенства.

Табл.

Выявлено лиц, совершивших преступления в 1987-2006 гг. в России

 

Год	Общее количество	Без постоянного источника доходов (%)	Год	Общее количество	Без постоянного источника доходов (%)
1987	969 388	11,8	1997	1 372 161	54,2
1988	834 673	13,8	1998	1 481 503	55,6
1989	847 577	16,5	1999	1 716 679	55,6
1990	897 299	17,8	2000	1 741 439	54,8
1991	956 258	20,2	2001	1 644 242	55,1
1992	1148 962	27,0	2002	1 257 700	52,4
1993	1 262 737	35,0	2003	1 236 733	53,7
1994	1 441 568	42,1	2004	1 222 594	58,9
1995	1 595 501	47,2	2005	1 297 123	60,3
1996	1 618 394	50,0	2006	811 281	59,6

 

Можно считать? Степень неравенства, разрыва между элитой и аутсайдерами отчасти оценивается такими экономическими показателями, как фондовый или децильный коэффициент дифференциации (соотношение доходов 10% самых богатых и 10% самых бедных слоев населения) и коэффициент концентрации доходов – индекс Джини.

Этот разрыв, экономически отражаемый децильным коэффициентом[35] и индексом Джини, все возрастает в России, сопровождаясь ростом убийств, самоубийств, алкоголизма и других девиаций. По данным Всемирного банка, основанным на официальной российской статистике, доля населения за национальной чертой бедности в России – 30,9%.[36] Индекс Джини, показывающий степень неравенства в распределении доходов населения, к началу текущего столетия был в России 0,456, тогда как в Австрии – 0,309, Германии – 0,283, Бельгии – 0,250, Японии – 0, 249. Близкие же российскому показатели в Боливии (0,447), Иране (0,430), Камеруне (0,446), Уругвае (0,446). Неудивительно, что за десятилетие, исследованное С.Г. Ольковым (1990-1999), в год с максимальным индексом Джини (1994 г. - 0,409) в России было зарегистрировано наибольшее количество убийств (32,3 тыс.), а в год с минимальным индексом Джини (1990 г. - 0,218) – наименьшее (15,6 тыс.)[37] К аналогичным результатам по данным за 25 лет (1980-2004) приходит И.С. Скифский[38]. В качестве иллюстрации приведем лишь два графика из его работы. Те же закономерности применительно ко всем регионам Российской Федерации установлены Э.Г. Юзихановой.[39]

 

График 1

Связь между индексом Джини и насильственной преступностью в России

(1980-2004 гг.) (по И.С. Скифскому)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

График 2

Связь между индексом Джини и убийствами в России

(1980-2004 гг.) (по И.С. Скифскому)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Все более тревожным кримино- и девиантогенным представляется наблюдающееся с конца ХХ в. углубление степени социально-экономического неравенства обществ и социальных групп. Сформировался круг высокоразвитых государств, стран «золотого миллиарда» и увеличивается разрыв между этой группой стран и остальным миром. Растет пропасть между «включенными» (inclusive) и «исключенными» (exclusive) - как странами, так и социальными слоями, группами, отдельными людьми. Процесс глобализации лишь усиливает эту тенденцию.[40]

Для полноты картины нельзя не сказать, что социальная дифференциация, социально-экономическое неравенство и наличие аутсайдеров, «исключенных» служат… источниками прогресса и двигателями истории. Действительно, существование социальных групп разной степени удовлетворенности наличным бытием, конкуренция, рынок труда (с неизбежно присущей ему безработицей – «исключенными»), вообще разнообразие  социальных слоев, групп с различными интересами (добиться большего, удержать позиции, переменить  условия жизни к лучшему) – все это и обеспечивает изменения, развитие производства, экономики, культуры.  Всеобщее «равенство» приводит к стагнации, прекращению изменений и, в конечном итоге, к гибели общества (всеобщее равенство достижимо лишь на кладбище).

Девиантность, порождаемая противоречием между потребностями и неравенством возможностей их удовлетворения,  может проявляться как в негативны формах (преступность, наркотизм, пьянство и т.п.), так и в позитивных – социальное, научное, техническое, художественное творчество (вспомним «реформаторов» Р. Мертона). Ибо и те, и другие девиации служат средством («годным» или «негодным», с точки зрения общества) разрешения противоречия, изменения социальной структуры (вертикальная социальная мобильность). Другой вопрос – соотношение, пропорции негативных и позитивных девиаций. Преобладание позитивных (творчество) ведет к прогрессу общества, разгул негативных – к его деградации.

От общества к индивиду. На уровне индивидуального поведения события разворачиваются так. Противоречие между наличными потребностями индивида и возможностями их удовлетворения, нередко воспринимаемое как неизбежное, оправданное («всяк сверчок знай свой шесток»), а то и неосознаваемое, может актуализироваться и усугубляться несоответствием объективных личностных свойств индивида (интеллектуальный уровень, физические, волевые и эмоциональные характеристики, образование, профессия, квалификация и т.п.) требованиям  занимаемой социальной позиции, т.е. «социальной неустроенностью».

Социальная неустроенность вероятна, когда (1) индивид занимает позицию «ниже» своих объективных возможностей (примеры из недавнего прошлого: талантливый человек - художник, поэт, ученый - на должности сторожа, истопника), (2) «выше» своих возможностей  (посредственность в министерском кресле) или же (3) находится «вне» официальной структуры общества («исключенные»). Во всех этих случаях наблюдается, очевидно, и «рассогласование статусов», предложенных Л.И. Спиридоновым в качестве причины покушения индивида на существующий порядок.[41] Возможно также, что личностные особенности и занимаемая социальная позиция совпадают (малообразованный, малоквалифицированный, с не очень высокими задатками подсобный рабочий), но сама позиция является «устаревшей», отмирающей в условиях развитого общества.

Социальная неустроенность может не осознаваться индивидом или, будучи осознана, проявляться психологически как неудовлетворенность. Индивид, находящийся в состоянии социальной неустроенности, будет стараться преодолеть ее – либо активной «позитивной» деятельностью (повышение образовательного и профессионального уровня, приобретение второй профессией, овладение иностранными языками, изобретательство, рационализаторство и т.п.), либо активной нежелательной для общества деятельностью, в частности преступной. Не сумев активно преодолеть неустроенность (мертоновская «двойная неудача»[42]), индивид может либо смириться, либо найти утешение в алкоголе, наркотиках, либо  решиться на самоубийство.

Социальная неустроенность (в случае занятия индивидом позиции выше его объективных данных), а также безграничность социальных  и идеальных потребностей, их принципиальная «неутоляемость» объясняют, с моей точки зрения, и «беловоротничковую» преступность. Находясь на позиции «выше» своих возможностей, чиновник высокого ранга, менеджер, иной руководитель будут предпринимать  усилия, чтобы сохранить позицию, а то и подняться выше, используя все доступные, в том числе нелегальные, способы (подкуп, подлог, устранение конкурентов и т.п.). Кроме того, и  среди тех, у кого «все есть», существуют зависть, соперничество, приводящие к «престижному», избыточному  потреблению, так хорошо описанному Т. Вебленом.[43] Следует, однако, заметить, что неуемное стремление к наживе и избыточное потребление присущи не лучшим представителям элиты. Неразумное сверхпотребительство «верхов», обеспечиваемое нелегальными, чаще всего в ущерб остальному населению, средствами, рано или поздно может обернуться против них: «Чем больше неимущие группы сомневаются в законности существующего распределения дефицитных ресурсов, тем вероятнее, что они должны будут  разжечь конфликт».[44] При этом «чем более жесткой является социальная структура, тем меньше в ней будет  институционализированных средств, позволяющих гасить конфликты и напряженность, тем острее будет конфликт»[45].

В отечественной криминологической литературе нередко потребности подразделяют на нормальные, или естественные, и ненормальные, или извращенные. После чего утверждается, что в основе криминального поведения обычно лежат извращенные потребности. Представляется, что такое деление излишне аксиологично и недостаточно корректно. Сами потребности «нейтральны», они не могут оцениваться как «хорошие» или «плохие». Способы их удовлетворения могут признаваться желательными, допустимыми или недопустимыми, с точки зрения общества, государства. Очевидно любая, самая «естественная» потребность может быть удовлетворена с помощью как легальных, так и нелегальных средств (продукты в случае голода можно купить, попросить или украсть; для отдыха, снятия напряжения можно пойти погулять, поплавать, почитать книгу или же напиться и учинить драку). «Не существует потребностей хороших и плохих, низших и высших, разумных и неразумных. Все основные потребности органически присущи каждому человеку: их нельзя ни уничтожить, ни искусственно насадить. Разумными и неразумными, возвышенными и низменными могут быть только формы удовлетворения этих потребностей»[46].

Особое криминологическое значение имеют социальные потребности (точнее, их неудовлетворенность): в статусе, престиже, самоутверждении. Витальные потребности, во-первых, ограничены, «конечны», имеют естественный предел (сытому человеку не надо думать о еде), во-вторых, в современных развитых странах относительно легко удовлетворяются. Социальные же и идеальные потребности безграничны, для их удовлетворения требуется больше сил, возможностей, благоприятных условий. Между тем именно неудовлетворенные социальные потребности, в частности, в самоутверждении, нередко приводят к преступному насилию или же  к ретретистским формам девиантного поведения, т.е. к бегству от действительности (в алкоголь, наркотики, виртуальный мир или – в петлю).  Нереализованная потребность в самоутверждении приводит к фрустрации,[47] кризису личности, девиантным проявлениям.

Нелишне заметить, что роль «социальных» потребностей велика и в детерминации поведения стадных животных. Так, среди них идет борьба за «статус», ранг, положение в «обществе» себе подобных. «Высокий ранг в группе обеспечивает преимущественный доступ к пище, местам отдыха и самкам»[48] (почти как у людей…). В ряде случаев ранг определяется с момента рождения. Когда вылупливаются цыплята домашней куры, они сразу же «определяют» свой ранг. Цыпленок первого (высшего) ранга впредь может клевать всех братьев и сестер, его же – никто из них. Цыпленок второго ранга может клевать всех остальных, кроме цыпленка первого ранга, и т.д. (американские исследователи используют понятие «теория клевков» - кто кого вправе «клевать» в человеческом обществе). В других случаях ранг зависит от «социального происхождения»: «У резусов (порода обезьян – Я.Г.) сыновья высокоранговых матерей имеют шанс занять более высокий ранг».[49] Экспериментально показано, что если в стаде обезьян самца первого ранга начать кормить после других членов семейства, пусть так же обильно и вкусно, как он привык, он проявляет все признаки стресса, фрустрации, невроза вплоть до инфаркта миокарда[50].

Не меньшее значение имеет потребность животных в «знаниях», «информации», «самоутверждении», проявляющаяся как в борьбе за статус (ранг), так и в повышенной поисковой активности некоторых особей («исследователей», «первопроходцев»). Так, в семействе крыс, помещенных в идеальные условия с изобилием пищи, наличием тепла, света, мягкой подстилки («крысиный рай»), всегда находились особи (примерно одна треть), которые не довольствовались столь санаторно-курортными условиями    и в поисках неведомого устремлялись в темные, холодные, полные опасности территории «крысиного ада» (примыкающие к «раю»), получали там удары током, повреждения острыми предметами, но, передохнув в «раю», вновь и вновь упорно отправлялись «на разведку» в «ад». Как тут не вспомнить покорителей горных вершин, полюсов Земли, глубин океана и просто, скажем, мотогонщиков.

Изложенные соображения позволяют придти к выводу о профилактических возможностях «канализирования» социальной активности в социально приемлемых формах (идея «баланса  социальной активности» и возможности ее «канализирования» были высказаны мной  еще в  1970-80-х  годах[51]). Так, «в зависимости от способов и средств удовлетворения присущая подростку потребность занять определенное место в группе сверстников, утвердить себя среди других, а, следовательно и в своих собственных глазах может трансформироваться в общественно полезную деятельность – учебу, изобретательство, спорт и т.п. или в хулиганские действия, кажущиеся "немотивированными"».[52] Вот почему «первейшая задача воспитания заключается в таком канализировании потребностей, которое способствовало бы максимальному раскрытию способностей личности, ее развитию… Канализация удовлетворения потребностей в желательном для общества направлении достигается двумя путями: 1) непосредственны воздействием на сознание и подсознание субъекта с помощью имитационного воспроизведения поведенческих эталонов и 2) через вооружение субъекта социально ценными способами и средствами удовлетворения его потребностей».[53]

Мы исследовали более или менее вероятные источники («криминогенный комплекс») преступности и криминального поведения. Остается рассмотреть вопрос, почему одни и те же девиантогенные факторы оборачиваются то преступлением, то самоубийством, то уходом в алкоголь или наркотики. И здесь нам придется от социетального уровня спуститься на уровень личностный, индивидуальной психологии (не забывая и о роли Его Величества Случая).

Итальянский писатель Чезаре Павезе, покончивший жизнь самоубийством, как-то заметил: «Самоубийцы – робкие убийцы». Иначе говоря, в одной и той же конфликтной ситуации «робкий» убьет себя, «храбрый» - другого.  Как поведет себя конкретный индивид под воздействием определенных обстоятельств(«социальной неустроенности», например), в немалой степени зависит от комплекса личностных особенностей: темперамента, интеллектуальных, волевых, эмоциональных качеств, условий социализации, воспитания, образовательного уровня и т.п. 

Эмпирическим подтверждением этому служат результаты сравнительного психологического обследования лиц, совершивших насильственные преступления, и суицидентов (по 160 человек каждой группы), проведенного в Москве под руководством профессоров А.Г. Амбрумовой и А.Р. Ратинова. Так, было выявлено, что: 1) уровень самооценки остался низким и заниженным у суицидентов, высоким и завышенным у насильственных преступников; 2) высокая потребность в самореализации ‑ у суицидентов, сниженная ‑ у преступников; 3) искренность взаимоотношений, наличие эмпатии (сопереживание, понимание другого) у суицидентов, равнодушие, холодность, враждебность у преступников; 4) легкость и успешность волевых усилий у преступников, трудность волевых усилий у суицидентов; 5) повышение уровня оптимизма в стрессовых ситуациях у преступников, снижение уровня оптимизма в тех же ситуациях ‑ у суицидентов; 6) тенденция к самооправданию  у преступников, к самообвинению  у суицидентов; 7) гетероактивность[54] как постоянная форма проявления личностных установок  у преступников, аутоагрессия  у суицидентов; 8) преобладание низкого уровня тревожности у преступников, высокого  у суицидентов и т.п.

И как общий вывод: «Тип девиации (насильственное или суицидальное поведение) определяется психологическим складом личности, свойственным каждому представителю изученных популяций».[55]

Сказанное в равной мере относится и к генезису позитивных девиаций, творчества. Ж.-П. Сартр писал: «Гений не дар, но выход, который придумывают в отчаянных случаях».[56] Как поведет себя человек в «отчаянных случаях» (сделает открытие, или пырнет кого-нибудь ножом), зависит от множества обстоятельств. А вот еще «варианты» исхода в тяжелой жизненной ситуации: «Говорят: если бог хочет сделать гения, он берет десяток талантливых и – бросает в огонь для закалки, как кувалдой, бьет их горем по голове, истязает всячески. Расчет у мудрого господа прост: трое – свихнутся, трое – сопьются, трое – удавятся, а один – авось да выдюжит, и получится из него – Достоевский!».[57] Напомним, кстати, что Ф.М. Достоевский был приговорен к смертной казни по делу петрашевцев (1849) с последующей ее заменой каторгой.

И все же тонкие механизмы «разведения» различных форм девиантности на личностном уровне, взятые в массе, позволяют находить определенные социальные закономерности. Некоторые эмпирические данные «разведения» преступлений, самоубийств, алкоголизма во времени и пространстве города получены мной еще в 1970-е годы[58]. Более поздний сравнительный анализ  смертности от убийств и самоубийств в разных странах привел меня к гипотезе  о зависимости отношения уровня (в расчете на 100 тыс. жителей) убийств к уровню самоубийств от степени «цивилизованности/ социальности» общества. Общий вывод: чем цивилизованнее общество, тем ниже значение этого показателя («индекса насилия»)[59]. Иначе говоря, граждане цивилизованного общества в критических ситуациях скорее убьют себя, чем другого.

Остается напомнить, что проблема генезиса преступности и иных форм девиантности чрезвычайно сложна и все высказанное в этой статье – скорее «информация для размышления», нежели ответ на вопрос.