Постклассическая онтология права / Под ред. И.Л.Честнова. – СПб., 2016.

Постклассическая онтология права: монография / под ред. И. Л. Честнова. – СПб.: Алетейя, 2016. – 688 с. - (Толкование источников права)

В одном из самых известных и старых издательств нашей страны, специализирующихся на гуманитарной литературе, вышла книга о постклассической философии права. Вероятно, это самое главное (и уж точно шокирующее)событие в постсоветском правоведении.
Для постсоветской «криминалистики» (процессуалистики) – это однозначно так. Так что каждый ученый должен о нем знать.

Из аннотации: «…Это первая коллективная работа, посвященная постклассической юриспруденции, можно сказать «манифест» постклассической онтологии права». Ни убавить, ни прибавить.

Одна из глав коллективной монографии написана представителями нижегородской школы критических правовых исследований.

На обложке книги вы можете видеть живописную аллегорию этого события, а именно: галантный вклад проф. Александрова в российскую Процессуалистику. Оцените: человек, осознав тщетность усилий поднять ее с колен, тем не менее, как истинный джентльмен, старается хоть как-топрикрыть неловкость положения.

Вспомнилось почему-то есенинское: «И втыкает им в толстые задницы окровавленный веник зари». Зря, наверное.

В целом же эта аллегориясимволизирует культурный жест всего коллектива авторов. Но уже по отношению к современной теории государства и права, ортодоксальному догматическому правоведению.

Предлагаемый отрывок – введение – из работы нижегородцев и еще несколько фрагментов.

Удовольствия вам от чтения, дорогие читатели, и будьте здоровы!

Проф. А.С.Александров.


 

Кстати, о том, кто есть кто или что есть что в современном русском правоведении?

Так вот, „все вопросы снимает типографщик“.

А.С. Александров, И.А. Александрова, В.В. Терехин 

Шесть критических эссе о праве и правосудии. // Постклассическая онтология права: монография / под общ. ред. И.Л. Честнова. СПб.: Алетейя, 2016. С. 561-684.

текст написан в феврале-мае 2014 года (поправлен на предмет профилактики экстремизма весной 2016 г.)

внесенные в канонический текст дополнения выделены

Шесть критических эссе о праве и правосудии[1]

1. Principium или Несколько предварительных замечаний

 «Для того чтобы жить, человек должен бунтовать»

Камю А. «Бунтующий человек».

«Мысль, которую нельзя назвать опасной, вообще не заслуживает названия мысли».

О. Уальд

Наше правоведение вслед за своими «вождями» послушно перешло из одного стойла (советского) в другое (буржуазное).

Никто из «корифеев» не воспользовался возможностью в переходный период – вырваться, взбрыкнуть, порезвиться на свободе. «La noblesse oblige» – солидные, при должностях и званиях, господа делают солидную юридическую науку.

Обывательские настроения определяют способ бытия и рядового правоведа.

Очень даже понимаем коллег: им было, наверное, некогда – вначале выживать приходилось, а затем, когда «насытилась жизнь», то «и просто хотелось пожить».

Никому в России не нужны «придумывание» и искренность. На собраниях привычно «трещат» об инновациях. А на деле – страх, глупость и жадность определяют поведение  карьерного ученого-юриста.

Для большинства юристов рефлексия о праве – роскошь. Клуб эстетов, которые могут себе позволить порассуждать на досуге о Праве (причем в уверенности, что им за это ничего не будет) узок, страшно далек от юридических масс и от принципиальной критики существующей государственно-правовой системы. Часть участников этого «клуба» составляют сообщество неклассической философии права. Мы условно можем быть отнесены к нему. Хотя более, наверное, напоминаем «кулибиных», «самопальные проекты» которых периодически падают на поверхность нашего юридического болота, исчезая без следа в его пучине.

А ведь русский опыт правового развития (метаний вполне в толстовском стиле) – уникален: движение из буржуазного в социалистический тип права (когда история развивалась «по Марксу») и обратно - в буржуазный (уже не по Марксу).

Античное приключение, анабасис, для описания которого у нас не нашлось ни своего «ксенофонта», ни хотя бы более или менее профессионального человека «с неспокойной совестью» (что было бы, конечно, более в русском духе).

Мы относимся как раз к этим самым, которые с «неспокойной совестью». Не претендуем на глобальные обобщения. Мы просто вынесли из череды наших крушений и поражений маленький исторический урок – недоверие к любому метадискурсу – официальному учению, доктрине, концепции, которая презентует себя как Истинное знание. Особенно если это концепция продвигается неким начальником, опираясь на административный ресурс, и протаскивается в закон через закулисные интриги (как в случае с концепцией «объективная истина»). Так сказать во Истину об Истине.

Социалистический тип права был нехорош, но и современное «буржуазное право» – не более привлекательно. Почему так, точно не знаем, но на путь критических правовых исследований[2] мы встали еще в 90-е годы прошлого века[3] и с него не свернем. Достижения на этом пути будут предложены в эссе «refutation».

Когда уходит вера, начинается постмодернизм. Некоторые уже поспешили «забыть его», толком не поняв. Якобы уже пришло время позитивного строительства и изживания комплексов неполноценности. Мираж Великой России («русского мира») овладевает массами и даже становится «материальной силой», определяющей научный дискурс. Но мы-то помним развал СССР, крушение советской парадигмы, потерю «советской гордости», утрату идеалов. Все познается в сравнении. У кого в памяти старый мир (советский) опыт, тот переживает современную юридическую жизнь как «dеjа vu». Строительство «нового» российского «права» есть повторение прошлого, пугающего своей похожестью и предсказуемостью судьбы.

Поэтому мы идем против мейнстрима в правоведении, с его пошлостями и притязаниями на тотальность и поучительность, против поддерживающих его «дисциплинарных практик»[4], последние смешны, нелепы и унижают человеческое достоинство.

Для нас неприемлемы в равной степени оба способа существования - как властвовать, так и подчиняться. Мы оппонируем тотальности «статуса-кво» ради недостижимой «глобальной справедливости».

Недовольством питается наше творчество.

«Научный» дискурс о праве начинается там, где возникает негативная эмоция при чтении, понимании текста закона. Негативные эмоции переполняют нас сейчас. Философия права начинается тогда, когда автор испытывает боль (ну ладно, снизим пафос – некое «беспокойство»[5], зуд) и решается идти против общественного мнения, которое во все времена достойно только презрения (с точки зрения «интеллигента»-истерика).

Сейчас господствует правая идеология, во всем многообразии ее оттенков, от крайне правых, фашистских, националистических, до право-либеральных. Левый проект потерпел крах в мировом масштабе. Нам больно от крушения лево-демократических иллюзий, хотя еще больнее было бы при господстве марксистско-ленинской идеологии. «Пичалька» и в том, что либеральный, про-капиталистический проект оказался более разнообразным, искусным, богатым, в нем оказалось больше свободы, чем в бывшем советском. Хотя в исторической перспективе мы считаем неизбежными упадок либерального проекта, основанного на индивидуализме, в его вегетарианской модификации, и смену его менее толерантным правовым режимом. Признаки этого – в господствующем неоконсерватизме, фундаментализме, нетерпимости к инакомыслию, стремлении силой навязывать свою позицию, демонстрируемом, прежде всего, в США.

В воскрешении мракобесия Россия отнюдь не одинока, не надо только быть во главе этой тенденции.

Мы за баланс, равновесие между левыми и правыми. Доминирования быть не должно ни с одной стороны. А поскольку левый, марксистский проект у нас в России сейчас является маргинальным в юридических кругах, мы выступаем за его восстановление, как противовес правой идеологии – идеологии сытых или даже пережравших[6].

Мы проводим линию на то, что правоведение – это разновидность искусства и правоведу надо писать о том, что его волнует более всего, на данный момент. Наш стиль критического письма - это скорее манифестация авторского социального правосознания, а не «нормальная юридическая наука», которая по большей части мутировала в пропаганду и (или) бизнес.

Впрочем, внетекстовая борьба, настоящая социальная борьба – не наш профиль. Наш посыл не в том, чтобы нести «благую весть», громоздить свое «животворящее» учение, тем более претворять его в жизнь, но в том, чтобы иронически комментировать текст – существующую правовую реальность. Может быть, еще и в том, чтобы скоморошничать, особенно когда не смешно.

Не меч мы несем, но мяч. Игра – вот исчерпывающее определение нашего интеллектуального маневра.

Все представленные здесь экзерсисы на тему о праве есть при первом приближении несистематизированный набор рефлексий о современном правовом-текстовом - игровом. Получилось несколько эссе, вроде не связанных собой. Но связь есть[7]. Речь идет о том, что впечатлило нас в правовой, уголовно-процессуальной жизни нашей страны за последние 10-15 лет. Общая канва, как уже следует из вышесказанного нами – бытописание русской уголовной юстиции. Пафос - критический. Главная сюжетная линия – это рассуждение о тексте: праве=тексте, правосудии как интерпретации текста, тексте приговора, вначале как философско-правовых понятиях, а потом как конкретных проявлениях современной правовой действительности. Три основные «криминалистические» темы будут затронуты: (1) уголовно-процессуальное доказывание и аргументация (новая теория судебных доказательств), (2) «новая уголовная экономическая политика» и (3) «судьбы русской состязательности».

«Идеологию» нашу можно определить через такие признаки:

- антиклерикализм

- антибуржуазность

- деконструктивность

- критика «классики», прежде всего в виде «нормативистского», формально-юридического подхода к праву и его «методологии».

Что касается структуры (подражания структурности) – все высказывания объединены более стилистически, чем содержательно. В принципе представленный текст можно воспринимать как риторическое упражнение на избранную тему: что такое право и правосудие. Поэтому наши эссе мы уложили в риторическую схему: 1. Principium (в начале начала), 1.1. exordium (вступление)[8], 2. narratio (рассказ), 3. propositio et divivio (определение предмета спора), 4. confirmatio (доказывание), 5. refutatio (опровержение), 6. conclusio (заключение).

Много чего читали о праве, и все забыли. Будем вспоминать чужую мудрость как свою. Все ходы уже были сделаны на культурном поле, классические партии стали историей. Но игра продолжается. Так что сыграем еще раз. Ставка в этой игре – смысл и стиль.

Да, стиль. Не больше, но и никак не меньше.

А насчет смысла так: вклад читателя в рождении смысла не менее значим, чем авторов данного текста; мы начинаем – вам продолжать (домысливать).

 

«Гомер все на свете легенды знал,

И все подходящее из старья

Он, не церемонясь, перенимал,

Но с блеском, — и так же делаю я.

А девки с базара да люд простой

И все знатоки из морской братвы

Смекали: новинки‑то с бородой, —

Но слушали тихо — так же, как вы.

Гомер был уверен: не попрекнут

За это при встрече возле корчмы,

А разве что дружески подмигнут,

И он подмигнет — ну так же, как мы».

Р. Киплин  «Гомер все на свете легенды знал…»

 

 

 

1.1 exordium

«Мне всегда будет хотеться чего–то еще»

Гребенщиков Б. «Глаз».

 

Продолжая затянувшееся вступление, сделаем еще пояснения относительно того, что же мы хотели сказать и как нас следует понимать[9]. Для этого воспользуемся привычным способом постмодернизма: взять классический текст и попытаться «вывернуть его на изнанку», переставляя местами члены традиционных оппозиций. Возьмем 12-членную формулу символа христианской веры, которая принята как у католиков и у православных. Такой ход позволит нам использовав оболочку канона, соорудить свой «пост-постмодернисткий»[10] Symbolum.

Перечислим ряд исходных позиций, которые мы считали верными при написании данного текста. Они, признаем, противоречивы и не вполне постмодернистские. Ну и что с того. Главное, они дают возможность играть. Как говорил У. Уитмен: «По-твоему, я противоречу себе?/Ну что же, значит, я противоречу себе./ (Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей)»[11].

Вот, как-то так.

1. Первична материя, а не идея. Все причины и следствия, прослеживаемые в праве, находятся в человеке, его теле и душе, а также в сообществе людей.

2. Нет «Субъекта».

Постмодернизм объявил смерть «Субъекта». Этим «антигуманным» актом деконструирована классическая бинарная оппозиция Субъект-Объект. Вместо метафизического «Субъект», некого «абсолютного наблюдателя», предпочитаем говорить о конкретном «эмпирическом человеке», нагруженном биографией, историей, практиками и традициями – «частном наблюдателе». В реальном «субъекте» (участнике уголовного процесса) слишком много объективного, а в объекте (деле) – субъективного, так что противостояния нет. Имеет место встречные субъективизация объекта и объективизация субъекта.

Объективность субъекта – в типичности его мышления, запрограммированности языком, культурой, традицией, формой (когнитивной структурой = «Диспозитивом»). Забвение о процессуальной, речевой самости субъекта приводит к тому, что стирается грань между субъективизмом и произволом, ибо субъективизм и отличается от произвола (в том числе) отрефлексированностью процесса принятия решения по делу с позиции соответствия правовым нормам и ценностям[12].

Мы разделяем мнение о производности сознания и мышления от Языка. Разум – это язык. Сознание имеет языковое устройство[13]. Реальность дана человеку в языковой картине. Когнитивные структуры (символическое, знаковое) делают эмпирический опыт знанием (смыслом) – в процессе рече-деятельности. Язык говорит субъектом. Язык уголовного судопроизводства говорит его участниками. «Субъект» – дискурсивная функция, выполняемая языком, а свобода воли («внутреннего убеждения») судьи – симулякр.

Человек как физический объект встроен в силовое поле власти. Его символ – «юридический субъект» – пришпилен к словесам-декорациям судебной драмы, постоянно разыгрываемом в театре уголовной юстиции. В ходе судебного – символического действа проговариваются и становятся юридической реальностью социальные отношения власти-знания; борьбе интерпретаций текста закона коррелируют отношения участников судопроизводства.

Далее, утверждать превосходство «объективности» (когнитивной, языковой, бессознательной или какой-то еще) над существованием (экзистенцией) нельзя. Очевидно, что единственный достоверно данный нам субъект – это наше собственное «Я», для него актуально в этом мире то, что связано с существованием здесь и сейчас. Нам удобно объяснить слияние сущности и существования через хайдеггеровское понятие «Dasein». «Дазайн» – это не «субъект» в его классическом понимании: «дазайн» объективно существует – это существо, «вовлечённое в мир». «Мир» представляется как нечто, существующее «при» Dasein и неотделимое от него экзистенциально. «Мир» – это то, без чего Dasein не может существовать. Dasein всегда обладает своим «миром», обеспечивающим его бытийственность, условия существования. Вещи, составляющие мир Dasein, используемые им, обладают свойством «сподручности», употребляемости. Если они не включены в мир человека, то они «безмирны», не актуальны. Так и «право-тут», о котором мы будем далее говорить, это актуальный смысл текста закона, пригодный для достижения целей субъекта процесса. То же самое можно сказать и об «информации», доказательство – это не информация вообще, а та, что воспринято субъектом доказывания как «след преступления».

В юридическом мире «Dasein», на наш взгляд, означает то, что правовые тексты имеют для «находящегося здесь человека» значение только тогда, когда он можем с ними что-то делать в «данном деле», в котором он участвует и в связи с которым он задается вопросом об истине (знании, ведущем к истине, нужном знании). «Человек, существующий здесь и сейчас» есть мера всех юридических вещей, как тех, что существуют, так и тех, что не существуют. И потому человека судить может только человек, а не машина, и проверять, оценивать доказательства, констатировать установление истины также должен только судья (присяжный), но не машина, технический процесс и (или) специалист при нем[14]. При оценке людьми поведения других людей приоритет должен отдаваться морально-этическим критериям, не потому, что истина или рациональное начало игнорируются, а потому что такова природа человеческого поступка.

3. «Объекта» тоже нет. Как не существует трансцендентального «Субъекта познания», так и «независимого» от сознания субъекта «Объекта» тоже нет. Субъекту нечего познавать кроме самого себя, так он приобретает весь мир. При исчезновении оппозиции исчезают и субъект, и объект, как феноменологические сущности. Без самостийного «познающего» – нет и «познаваемого». Объективизация субъекта и субъективизация объекта приводят к тому, что стирается принципиальная грань между ними. «Экзистенциализация» правового (судебного) познания уничтожает классическую бинарную оппозицию познающего субъекта и познаваемого объекта. Субъект есть совокупность его отношений с миром.

Субъективный фактор является сопутствующим атрибутом языка, что «размывает» в свою очередь «объект», его символическая проекция (уголовное дело) реальнее референта (преступления, о котором данное дело).

Психическая, бессознательная «объективности встроены в субъект, образы сознания не менее объективны, чем сам субъект. Виртуальная реальность в наши дни стала почти соразмерной с подлинной реальностью и распространила на последнюю допустимость конструирования смысла тех или иных событий[15].

«Субъект» и познает, и познается (в юридическом деле) номинально, символически; его существование в экстра-лингвистической реальности является разумным предположением. Мы мыслим, познаем посредством языковых структур. В языковом мышлении «мир» – это набор понятий и моделей их соединения. Языковая картина мира представляет аналоговую реальность посредством дискретных цифровых единиц, равных словам и соединяет их в совокупности, имеющие определенную синтаксическую структуру.

Грамматика, синтаксис – первичное условие упорядоченности наших представлений о мире (правовом) при нас. Субъективность имеет дело не с реальностью, но с синтаксисом, рождающим маркировки, доступные прочтению в виде знаков. Мысль изобретает речь. Но без речи немыслима мысль. Судоговорение, судебное доказывание – это речедеятельность, опосредующая смыслопроизводство. Уголовно-процессуальное доказывание представляет собой семиозис – порождения и функционирования знаков, выстраивание семиотической структуры. При этом происходит распознавание «действительности» в виде языковых (знаковых) структур, которые создаются речью в судебном заседании. Они воспринимаются, понимаются судебной аудиторией рациональным путем и на бессознательном уровне по тем схемам и моделям (когнитивным), которые заложены в психику человека языком. Знаки отсылают не к реальности, а возбуждают когнитивную структуру[16]

Доведя до крайности это положение, можно сказать, что символ, знак, означающее более реальны, чем «объективная реальность». О существовании иной реальности, кроме прочитываемой в виде текста, мы можем строить лишь предположения, исходя из нашего языкового опыта. Тезис о «немотивированности знака»: знаки отсылают только к знакам, а не к реальности, ведет к релятивизму, солипсизму. Но мы стараемся не переходить черту, разделяющую материализм и идеализм. В зале суда юристу надо оставаться прагматиком, реалистом[17]. Связь с референтом не утрачивается судебным речедеятелем. Мы отошли от того, чтобы считать судебное доказывание самодостаточным процессом, замкнутом на себе самом. Хотя, мы по-прежнему не признаем прямого действия объективной реальности на сознание. Так что поменьше «яканья», скромный реализм судебного деятеля состоит в следующем: «делай что можешь (чтобы установить истину) и пусть будет, что будет».

4. Нет диктату «методологии». Мы являемся сторонниками гносеологического плюрализма (вплоть до эпистемологического анархизма в стиле П. Фейерабенда). Как правило, исследователь приходит уже в готовую структуру, корпус знаний, освященных Авторитетом (учителя, школы, научной организации). Он находит себя в эпистеме, где культивируется определенная - языковая картина мира. Надо осознать этот диктат и или смириться с ним, или бороться, или попытаться по-пере-играть. Мы против того, чтобы слепо принимать условности, выдаваемые за объективные закономерности.

Любая методология есть совокупность ограничений, добровольно принятых на себя исследователем. Это неоправданное предпочтение одного метода над другими и значит обеднение своих возможностей не только в исследовании, но даже в обнаружении предмета[18]. Особое неприятие вызывает та «методология», которую продолжают практиковать представители настоящей «научной науки», и чей отпечаток несет на себе структура автореферата диссертации. Она низвела у нас учение о «живом», «реальном» праве в схоластические упражнения, которые в свою очередь, являются банальным прикрытием эгоистических интересов собственников юридического дискурса[19]. Классическая теория права, претендующая на статус метаязыка для всех юридических наук, уже давно не предлагает ни одной оригинальной идеи[20]. Такой образ существования (интеллектуальное прозябание) правоведов обусловлен логоцентрическим мировоззрением отечественного правоведения. Тем самым, они обрекают себя на послушание и кружение хождение по кругу. Правильное «устройство ума» начинающего исследователя - освобождение сознания.

Отрицание «консервативной методологии» обусловлено навязываемой системой представлений о праве, как разновидности метадискурса, подчиняющего себе исследователя и предопределяющую результат его познавательных усилий. В области методологии мы признаем полезность лишь «деконструкции» при рассмотрении онтологических основ права и правосудия. Интеллектуальным источником деконструкции является комплекс философских течений в виде постструктурализма, неофрейдизма, семиологии, феноменологии. Только междисциплинарные исследования на стыке социологии, психологии, лингвистики, психологии, антропологии и правоведения, способны возродить науку в области теории права[21]. Учение о праве должно быть синтетическим. На право надо смотреть с разных сторон, используя разные методы и главное по-разному понимая само право, его «химию», его звучание. Для кого-то в нем важна нормативная сущность, для кого-то – языковая или социальная, или информационная или даже биологическая. Пусть расцветают тысячи подходов, и пусть не будет методологического принуждения. Главное не быть как все. Нами предлагается определенный – «психо-лингвистический» образ видения уголовно-процессуальных, судебных явлений[22]. Теория Риторики для нас имеет в некотором смысле «методологическое значение».

Ирония – основная фигура мысли, определяющая стиль этого текста. Ироничное цитирование, комментирование прокомментированного, «расковычивание цитат» образует и наш текст. Игра с идеологемами, штампами, канонами, которые освящены авторитетом Учителей и высмеивание звериной серьезности, с которой они воспринимаются коллегами – это практикуемый нами прием «пастиша». Мы деконструируем юридический текст не для того, чтобы открыть в нем «правильный» смысл, но чтобы убедиться в его идеологичности и высмеять поиронизировать.

И еще, интернет – привнес новую реальность в аргументационную ситуацию; здесь «все сгодится» для аргументации. Здесь есть гипертекст и универсальная аудитория (толпа). Поэтому в интернете имеет место аргументирование непосредственно перед «народом», а не перед юристами, мыслителями или государем[23]. Новая – состязательная теория судебных доказательства, новая (хорошо забытая софистическая) стратегия аргументации!

5. Нет истины (объективной). Все гуманитарные истины – субъективны, ибо мерилом их является человек.

Материя объективна и первична; разум (язык) вторичен, слаб и лукав; все «истины», которых он добивается относительны. Оппозиция ложь/истина относительна («истина – ложь, вывернутая наизнанку» Ж. Деррида). Особенно это актуально для уголовного судопроизводства. Мера лживости и истинности «правдоподобного» утверждения любой из сторон в уголовном деле пропорциональна его убедительности. Это не значит, что за «истину» не надо бороться. Это надо делать изо всех сил. Но никакая «истина» не может быть освобождена от критики. Сомневаться в «истинности» утверждения противника – это легальный способ мышления в состязательном процессе. Да и вообще условие свободного ума. «Всякий, кто сознает, что, что он сомневается, сознает это свое сомнение как некоторую истину» (Аврелий Августин (Блаженный). Потому стандарт «разумных сомнений» - универсальный стандарт определения действительности судебной истины и интерпретации. Не может быть универсальной рациональности – есть лишь различные языковые игры.

Правосудие – это игра, его значимость и социальная ценность в самой игре, ее организации. Судебная речь (судоговорение) есть элемент речевого устройства общества, в этом объективность (публичность, общественная значимость) результатов судоговорения в виде приговора, иного судебного решения по делу.

Судебная истина является гадательной, вероятным знанием. Концепция объективной истины – зло явление, порожденное инквизиционной (а значит, тоталитарной) юридической традицией. Мы не принимаем распространенную метафору «отражения», служащую методологическим базисом для теории объективной истины[24]. Познание – это приобретение и осваивание (переработка) человеком по определенным схемам, моделям информации как из внешней, так и внутренней среды с целью адаптации к окружающей среде. Познание реальности осуществляется не путем отражения значимых объектов, связей и отношений между ними, а посредством конструирования полезных моделей реальности, фиксирующих контекстуально значимые ее элементы и структуры.

Знание надо рассматривать не с точки зрения дихотомии «правильное-неправильное», а как полезное или вредное для социально-биологического организма, включенного в систему контуров обратной связи с окружающей его средой. Поскольку ценность знания определяется его способностью дать адаптироваться к окружающей среде, постольку и уголовно-процессуальное ценно своей способностью наилучшим образом позволить обществу адаптироваться к реальности. Целью познания является не объективность, а приспособление. «Полезным» является то знание, которое поддерживает жизнеспособность системы (социума). Такова и «судебная истина» – она инструмент адаптации индивида и общества к окружающей среде. Следует говорить не об истинности судебного решения, а о его способности выполнять функцию урегулирования правового конфликта, стабилизации системы. И если судебный приговор разрушает солидарность общества, раскалывает его, противопоставляет власть народу, то содержащееся в нем знание является неверным.

Судебная истина есть результат судоговорения (судебной аргументации). Она – в голове у судьи, это состояние его внутреннего убеждения. Судебная истина – это юридическая истина, ее действительность в законе, ее разумность – в отсутствии разумных сомнений. Судебная истина должна быть правдоподобной, а наиболее правдоподобно то, что ближе всего к знакомому, обычному, повседневному. Потому в области судебной аргументации в качестве индикатора истины выступают здравый смысл и общественное мнение (докса). «Объективность» судебной истины состоит в верифицируемости; вначале на уровне вышестоящей судебной инстанции, затем в универсальной аудитории (которая ассоциируется скорее с доксой (общественным мнением), а не «абсолютным разумом»).

Истинными скорее должны быть порядок, форма, процедура судебного познания, а не цель, результат. Суду надо стремиться не к тому, чтобы познать «объективную истину», а соблюсти справедливый порядок судебного процесса, в его рамках найти оптимальное решение по делу. В идеале оно должно объединять нацию на чувстве общности, солидарности и укреплять социальную структуру, умиротворять мир.

Лишь авторитарная власть делает истину в отношениях между ней и человеком абсолютной. Фундаментальная заинтересованность власти в результате судебного доказывания, проявляется как событие воли и вызывает – через фальсификацию навязываемый в доказывании дискурс - эффект объективности истины своего решения. Зачастую же судебная истина – это ложь, выданная за истину властью и принимаемая обществом (его значительной частью).

«Знание» (судебное) – это структура и потому его «хоромы не долго стоят». Оно состоятельно, действительно пока позволяет решать актуальные для существования человека, общества вопросы. Со сломом структуры, изменением контекста подвергается сомнению и истины (гуманитарные) и выбрасываются на свалку истории приговоры[25].

6. Деконструкция. Хаос (как и бытие) первичен и постоянен, структура, порядок вторичны, случайны. Мы верим в универсальность второго начала термодинамики и энтропии[26]. Все упорядоченное стремится к хаосу[27]. Нет ничего вечного в структуре.

Энтропия – определяет состояние и системы (структуры), и знания. Нестабильность, временности мира, в котором обретается «Dasein», делает все конструкции относительными. В этом ощущении непостоянства, тревожности заключается причина неприятия логоцентризма, как рассуждения, предполагающего наличие некоего центра (бога, объективной реальности, государя и пр.), к которому апеллируют при аргументировании, интерпретировании. Для нас все в принципиальном плане относительно. Нет никаких постоянных авторитетов, «духовных скреп», «ценостей».

Энтропия в информатике – степень неполноты, неопределённости знаний. Так что юридическая система никогда не может быть законченной, а в судебной системе любое знание будет неполным. В конечном итоге череды актов деконструкции происходит дистрофия смысла текста законодателя – искажение первоначального замысла законодателя. Судебная истина не может быть «совершенным знанием»: объективной, а тем более абсолютной истиной.

По указанной причине мы отвергаем представления о праве как всеохватывающей системе правовых норм, регулирующих общественные отношения, формирующих общество. Нет «объективного права», нет «правовой нормы», как регулятора общественных отношений («rule-skeptics»).

Надо постоянно пересматривать представления о правовом, ставить под сомнение каноны и «неизменные» утверждения о правовых сущностях.

Есть реальное, живое, эмпирическое право, отличное от книжного, кабинетного – «объективного права», выдуманного интеллектуалами. Право постижимо в различных режимах реальности. Оппозицию: права (jus) и закона (lex) мы преодолеваем через понятие «Право=Текст», текст закона – смысловое поле для определения права здесь и сейчас, «права-тут».

Разделяем синергетический подход к разрешению проблемы борьбы с энтропией. Биологические, как социальные организмы, будучи сложными и упорядоченными системами, могут разными способами бороться с энтропией (хотя, в конце концов, она победит, всему придет конец).

Демократия, открытое общество является наиболее жизнеспособной организацией социальной системы, поскольку перераспределяет энтропию вокруг себя, то есть отдает свою энтропию всему, чему только может. В демократическом открытом обществе состязательное правосудие является эффективным способом перераспределения энтропии, разрушительной энергии, которая есть и в человеке, и в обществе.

Мы верим в свободу. Свобода лучше, чем несвобода. Но мы вполне отдаем себе отчет и в том, что жить в общества и быть свободным от общества нельзя.

7. Отрицание распространенного в классическом правоведении представления о власти. Было бы наивностью полагать, что спор о значении слов и их сочетаний открывают право. Юридический текст невозможно перевести на язык фактов без волевого усилия юрисдикционного органа. Право – это феномен власти. Вопрос в том, что понимать под властью.

Как писал М. Фуко: «Во власти надо видеть сеть неизменно напряженных, активных отношений, а не привилегию, которой можно обладать. Следует считать ее моделью, скорее вечного сражения, нежели договора о правах и имуществе или завоевание территории. Словом эта власть скорее отправляется, чем принадлежит; она не «привилегия», приобретенная или сохраняемая господствующим классам, а совокупное воздействие его стратегических позиций – воздействие, которое обнаруживается и иногда расширяется благодаря положению тех, над кем господствуют. Кроме того, эта власть не отправляется как простая обязанность или запрет, налагаемые на тех, кто «ее имеет»; она захватывает последних, передается через них; она оказывает давление на них, точно также они, борясь против нее, сопротивляются ее хватке. Значит, отношения власти проникают в самую толщу общества; они не локализуются в отношениях между государством и гражданином или на границе между классами и не просто воспроизводят - на уровне индивидов, тел, жестов и поступков – общую форму закона или правления; и существующая непрерывность (они сопряжены с этой формой посредством целого ряда сложных механизмов) не обеспечивается ни аналогией, ни гомологией, но -специфичностью механизма и модальности. Наконец, отношения власти не однозначны; они выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность конфликта, борьбы и, по крайней мере, временного изменения соотношения сил[28].

Мы разделяем и мнение другого философа – Ж. Бодрийяра, который писал: «Всякая структурность насильственна, всякая насильственность вызывает страх ... это грозит подорвать соотнесенность индивида с обществом»[29]. Силе социального воздействия на тело равна сила противодействия тела. Порядок ежеминутно, ежесекундно подрывается, подвергается эрозии или разрушительным ударам со стороны противозаконностей. Беспорядок - неотъемлемое качество системы. В обществе наряду с относительно устойчивой нормой, системой упорядоченных отношений всегда присутствуют процессы разложения, субъекты, чье поведение асоциально. Всегда в обществе была, есть и будет энергия разрушения. Сублимация этой энергии - проблема выживания общества. Поэтому стратегия власти всегда связана с трансформацией этой разрушительной энергии - здесь и сейчас, в каждом индивиде, везде: в семье, в системе образования, религии, на фабрике, в тюрьме. Рассечение и рассеивание противоправности, описание, учет, приручение, контроль и утилизация деликвентов для нужд общества. Именно этим объясняется избирательность в деятельности механизма уголовного правосудия.

Власть – это то, что поддерживает социальную структуру в состоянии равновесия. Это то, что противостоит энтропии социальной структуры. И насилие, сопровождающее существование структуры, нуждается в оправдании как справедливое. Юридическая техника, аргументация, искусство интерпретации, наука, СМИ, поп-искусство – все это инструменты внедрения и удержания в коллективном сознании представлений о справедливости, разумности, действительности порядка, правосудия, власти.

Надо избавляться от иллюзий, что уголовная юстиция, оснащенная уголовным, уголовно-процессуальным законодательством главным образом (если не исключительно) борется, противодействует, противостоит преступности, особенно экономической. Посредством уголовного закона и процесса власть отнюдь не говорит категоричное «нет» преступности. Напротив, можно говорить о некоем сложном взаимодействии, обоюдном инвестировании. Преступность – это продукт власти, уголовного закона и практики его применения – уголовной политики, вообще говоря. Поэтому техники уголовного судопроизводства следуют принципу отбора, принципу рассеивания, градирования противозаконностей и может быть даже насаждения разных форм противоправностей.

Назначением уголовного судопроизводства является принятие судом юридически значимого решения. Какого? А не все ли равно, какого (в смысле оправдания или обвинения), важнее поставить точку в деле, разрешить дело: правосудие свершилось – да здравствует правосудие! Для судопроизводства, как процесса, дискурса «точка в деле» будет многоточием; игра должна продолжаться и давать энергию для подзарядки системы.

Соответственно, и уголовно-процессуальное доказывание – это не поиск научной истины, а способ легитимизации власти, оправдание ее в общественном мнении как справедливой. Так, скажем, юридическая аргументация включает в себя борьбу интерпретаций за «правильный смысл» закона в данном контексте властеотношений. Она не является нейтральной и направлена на обоснование риторическими средствами определенной идеологии, системы ценностей, признанных актуальными в данном пространственно-временном континууме.

Отношения власти преломляются в суде, как отношение к истине. Судебное доказывание фактов является искусством, и это искусство в основном связано с организацией правосудия, а не с установлением «объективной истины»; скорее сам поиск истины зависим от правил судопроизводства. Главные правила юридического доказывания есть разумные договоренности по поводу решению проблемы власти в обществе.

Проявление властных сил в уголовном судопроизводстве, следовательно, связано с установлением системы легитимного знания о преступлении и преступнике. Это, можно назвать «диспозитивом доказывания»[30], встроенным в уголовное судопроизводство, в систему отношений власти-знания дискурсивной формации.

8. Верим в универсальность фрейдистского закона о нехватке и компенсации.

Проблема желания и его неудовлетворенности составляет центр психической деятельности. Впрочем, для обсуждаемой нами проблематики будет достаточным констатировать следующее. Человеческая психика состоит из трех составляющих (эго – суперэго – ид); биологическое и социальное, эгоизм и альтруизм борются в человеке. Превалируют в его поведении эгоистические мотивы: корысть, похоть, властелюбие и пр. Поскольку человек зол, склонен к греху, инстинкты влекут его к нарушению запрета, постольку сообществу нужны как сами запреты, так и институты, их поддерживающие: церковь, мораль, традиция, право, государство правосудие, тюрьма и пр.

Право – это текст; инстанция права – в означающем. Реальность права – это смысл текста закона, помноженный на его интерпретацию и эмоция, порождаемая толкованием и применением. Право институализировано посредством символического в психике человека, и в коллективном бессознательном и прописывается как рациональный, отрефлексированый опыт в законе. Текст закона - приговора - вершина айсберга, тело права погружено в пучину психики. Причины противоправности имеют те же корни («расколотость» личности человека).

Правосудие, как мы уже сказали, это игра. Назначение уголовного процесса проявляется в проигрывании судебной драмы; иначе говоря - в актуализации запретов  на уровне подсознания индивида, коллективного бессознательного общества.

9. Процессуальное, слишком процессуальное. Для нас «правовое – значит процессуальное» или «нет права без процесса и интерпретатор-судья – пророк его». Процесс – это, прежде всего, соревнование, сравнение, где устанавливается истина или то, что принимается за истину. В процессе происходит коммуникация в ее наиболее отчетливом, ярком виде, то есть обмен участниками коммуникации знаниями, информацией, смыслами; в общем - сотворение правовой реальности. Процесс (законодательный, интерпретационный, правоприменительный) – это все, результат его – ничто, в сравнении с тем, что будет и что могло бы быть («цветок» на обочине дороги). «Процесс пошел», процесс идет - право есть; нет процесса – текст закона мертв (это просто бумага). Интерпретации в ходе судебного дискурса оживляет юридический текст.

Динамическая сторона – диалог, событие, коммуникация – все это качества процесса. Поэтому уголовно-процессуальное право – сердцевина правовой системы. А доказательственное право – судебное право – ядро процесса.

Место права-тут в тексте закона определено судебной речью. «Буква закона» должна быть прочтена, понята, осмыслена и прочувствована судьей, так чтобы он принял правовое решение. Это можно показать так: текст закона®судебная речь®переход к знанию®приведение к намерению®правовое решение.

Частное право вторично, надстраивается над публичным – уголовно-правовым, именно последнее имеет дело с самими глубинными, прото-запретами, лежащими в основании культуры и структурности. Соблюдение уголовных запретов, социальность, первично для гражданско-правовых отношений.

10. Закон и государство – переходные формы социальной организации, проявления власти/знания, которые со временем исчезнут.

Любые государственно-правовые конструкции, а тем более буржуазные несовершенны. Теоретически, анархия – идеальная форма социальной организации, к ней приведет общественный прогресс. Она – мать порядка, альтруизм – отец его.

Но если выбирать между доступными вариантами, то правовое государство лучше, чем неправовое, демократия лучше, чем автократия. Буржуазная демократия имеет много недостатков, но это пока наилучшая форма устройства общества. Тоже самое можно сказать и о состязательном правосудии.

Свобода лучше, чем несвобода. Право лучше, чем произвол. Переговоры лучше, чем насилие. Состязательность лучше инквизиционности.

11. Есть различие между естественными и гуманитарными науками[31].

В сфере гуманитарного знания критерием истинности является человек, в точных науках – эксперимент, повторяемость, точное исчисление. Юридическая наука (теория доказательств) является более искусством, а не «настоящей» наукой. Как и прочие гуманитарные науки (социология, политэкономия, история) юриспруденция не дает каких-либо рациональных оснований культуре, не открывает подлинных «закономерностей», но является субкультурой среди других субкультур; нет разницы между литературным вымыслом и научным знанием.

Идеал юридической науки не в «объективной истине» – а в критика действительного – позитивного права (которое всегда по природе своей несовершенно, т.к. отстает от жизни, является грубым, несовершенным, несправедливым инструментом регулирования поведения участников правоотношений), что составляют нравственный императив всякой свободной рефлексии. Апологетика (безудержное восхваление) действительности – рабская (свинская) вредная идеология и потому пафос отрицания «разумного» и «действительного» лучшая гарантия существования и развития нашего мира.

Писать текст о праве значит идти колдовским креативным путем, а не выполнять стандарт, принятый и навязываемый научным обществом и его дисциплинарными институтами (формат диссертации, автореферата, процедура защиты и получения степени и пр.).

Идеал науки не в истине, а в Интересном и/или Красивом, которыми и определяется удача или неудача автора.

Критика существующего юридического строя является, на наш взгляд, признаком свободной мысли. Пафос отрицания действительного лучшая гарантия утверждения разумного в правовом мире.

Важнейшими показателями ценности теоретических изысканий – искренность позиции автора и стиль описания правовой жизни. Истина для меня то, что я могу сказать о чем-то в любой аудитории, в том числе наедине с собой.

12. «Rote Front!». Последний из анти-канонов касается идеологической ориентации. Левее нас только пустота.

Наш идеологический противник – ортодоксально-консервативный правовед. Свой левый радикализм мы противопоставляем неоконсерватизму, национализму, догматизму, фундаментализму.

Этот выбор обусловлен трудностью предприятия. Мы не относим себя к пролетариям, просто интересно сыграть на стороне слабых, потому что официальная правовая доктрина защищает сильных (богатых). Мы критикуем существующие социально-правовые институты, проникнутые идеологией «что хорошо бизнесу, то хорошо России».

Юридическая аргументация включает в себя борьбу интерпретаций за «правильный смысл» закона в данном контексте власте-отношений. Она не является нейтральной и направлена на обоснование риторическими средствами определенной идеологии. В нашем случае это левая идеология.

Мы разделяем идеи научной школы Critical legal studies («CLS» или «Crit») и пытались их реализовать в своей работе.

Возможность противостояния основному потоку право-либеральной мысли воодушевляет нас, так же как и возможность бросить вызов формализму и объективизму закоснелой догмы права.

2. Narratio

ТЕКСТ-ЗАКОН-ПРАВО-СУДИЕ

«Преимущественное положение в обществе имеет тот речедеятель,
который выводит в оборот речи новую фактуру
и развертывает новые правила речевого этоса,
соответствующие этой фактуре».

Ю.В.Рождественский «Теория риторики»

 

«Анархист подобен секретному агенту,
который играет в разумные игры для того,
чтобы подорвать авторитет самого Разума,
Истины, Честности, Справедливости и т.п.»

П. Фейерабенд

 

Отправной пункт наших рассуждений о праве состоит в том, что право – это текст. Текстовая реальность права делается нами основным объектом изучения и методологическим принципом.

Право (уголовно-процессуальное право в том числе) – это смысл текста закона, полученный (актуализированный) судом в результате интерпретационной, перзуазивной[32], игровой деятельности сторон с применением рациональной аргументации, юридической техники, риторики, психологии, т.е. средств речевого убеждения. Если законодательство – это партитура, то право – это музыка, сама гармония смысла (если угодно – «логики права») и чувства/правовой эмоции (без последнего невозможен феномен справедливости[33])…

 

3. propositio et divivio или

«Коммунизм мертв, а я еще жив»

«Я ждал, когда призовёт коммунизм».

«Holidays in the Sun». Sex Pistols

 

«Пока существует низший класс —

я к нему отношусь,

пока есть преступники —

я один из них,

пока хоть одна душа томится в тюрьме —

я не свободен».

Юджин Дебс

В данной части нашего риторического упражнения мы хотели бы определиться с тем, что отличает наш проект от классического и неклассического направлений российской философии права. …

 

4. confirmatio

«Всеустый язык справес,

оправды и сверхправды, всегорлой оррави:

-Не надо правды!

-Дай правду!»

В.Хлебников

 

Поговорим об аргументации и доказывании. Правосудие построено на диалоге, коммуникации, доказывании, аргументировании, риторике, т.е. речевой деятельности, дискурсе. Мы собираемся развить предположение онтологического характера о лингвистической-речевой-риторической природе судебного доказывания.

5. refutatio

В данном эссе, посвященном критике существующих правовых институтов, будут затронуты две темы. Во-первых, это будет критика попыток ограничения состязательности уголовного судопроизводства и выстраивания инквизиционной модели. Во-вторых, критике будет подвергнута уголовно-правовая/уголовно-процессуальная политика последних лет по противодействию экономической преступности. На наш взгляд, это взаимосвязанные явления, достойные критических правовых исследований.

 

5.1. От полу-состязательности – к полной инквизиции: траектория развития современного русского уголовно-процессуального права

«Все животные равны,

но некоторые животные равнее других»

Джорджа Оруэлл «Скотный двор»

 

 

5.2. Новая уголовная экономическая политика

 

«Право - это возведённая в закон воля

экономически господствующего класса»

К. Маркс «Манифест коммунистической партии»

…Время обсуждения самобытного пути правового развития прошло. Опыт учит, что ничего нового мы изобрести не можем. Значит надо воспользоваться теми юридическими моделями и механизмами, которыми уже давно и с успехом пользуются западные демократии для противодействия беловоротничковой преступности. Именно через адаптацию западных правовых технологий надо создавать концепцию борьбы с экономической преступностью и коррупцией. Так поступили наши более дальновидные соседи по СНГ, ориентированные на европейскую интеграцию. Надо объявить мораторий на новые непродуманные скороспелые самобытные новации уголовного и уголовно-процессуального законодательства, под лозунгами гуманизации отношения к преступникам-предпринимателям. Механизм привлечения к уголовному преследованию, прекращению уголовного преследования должен быть общим для всех граждан. Соответственно, надо пересмотреть последние изменения уголовно-процессуальных норм (ч. 1.1 ст. 108, ст. 140, ст. 28.1, ст. 90 УПК РФ) и ряда уголовно-правовых норм, обесценивших уголовную политику борьбы с преступностью в сфере предпринимательской деятельности.

Так уж сделан человек.

Ныне, присно и вовек

Царствует над миром воровство».

Киплинг Р. «Общий итог»

 

6. peroration sive conclusio или Удовольствие от «юридического»

«Я не способен испытывать удовольствие.

Не способен испытывать удовольствие...

Пусть я и пробую, и пробую, и пробую.

Я не способен, я не способен».

(I Can't Get No) Satisfaction. The Rolling Stones

Мы сознаем утопичность попытки поломать традиции написания трудов по правоведению. Но мы хотя бы попытались сделать это. Как сказал герой романа К. Кизи: «Ну я хотя бы попытался, черт возьми, хотя бы попробовал». Пусть теперь лучше сделают другие. Мы же стали первыми.

Показателем правильности интерпретации смысла закона является позитивная правовая эмоция. Современное уголовно-процессуальное законодательство и практика его применения вызывают одно чувство – тошноту. Слишком бездарен наш правящий класс и нанятые им специалисты-юристы. Так называемая «элита» не особенно озабочена тонкостями юридической техники, тем более такими темами, как справедливость. Актуальным для нее до последнего времени было достижение конъюнктурных целей. Отсюда и состояние нашей правовой системы.

В России к настоящему времени право стало инструментом защиты буржуазных ценностей. Мы пришли к этому благодаря активности 25% бывшего советского общества, которое воспользовалось плодами перемен, и пассивности других (50% потеряли в результате смены общественно экономической формации, 25% остались при своих). Поскольку результатом социально-экономического развития стало формирование государственного капитализма, постольку все правовые институции обслуживают в первую очередь интересы крупной буржуазии. Левая идеология маргинализировалась после ухода со сцены коммунистической партии. На рынке идей идет соревнование в правом секторе. И так в мировом масштабе[34].

Посмотрите, украинский народ вышел на борьбу за справедливость против своих угнетателей – олигархов и связанным с ним коррумпированным чиновничеством под ультраправыми, националистическими знаменами. Евромайдан – полностью правый проект, при том что объединяет людей достаточно разных, от профессоров-интеллектуалов до пролетариев и люмпенов. Святые для каждого анархиста красно-черные цвета стали знаменем бандеровцев. Крайне правые (нацисты) соревнуются с правыми либералами. Так что выбирать приходится между ними. И это тяжелый выбор.

Правящий класс взял на вооружение управляемый национализм, Россия не исключение. Это, вообще говоря, не новость – заигрывать с низменными инстинктами толпы, натравливая ее на чужих, не наших. Разделяй и властвуй – еще римский рецепт управления империей. Из истории известно, что так делалось неоднократно, чтобы отвлечь трудящихся от решения насущных задач и направить их гнев и энергию в безопасное для эксплуататоров русло. Известен и результат – война. Через сто лет мы подошли к совершенно аналогичной ситуации. В перспективе просматривается глобальное противостояние различных блоков, разделенных не по идеологическому признаку, а по признаку расы, крови, национальности. Продолжится в новом виде и формах подавление слабых сильными. Идеалы равенства, братства, интернационализма[35] забыты. И скорее всего надолго. Хотя не навсегда. Рано или поздно они будут снова востребованы, когда правый проект будет дискредитирован. Но пока левым интеллектуалам надо стоять почти в одиночку - против всех: и против власти и против ослепленного националистическими предрассудками народа.

Под прикрытием риторики о правах человека, продолжается правовая политика обеспечения классового превосходства одного социального слоя над обществом, что углубляет кризис, упадок правовой культуры[36]. Все новые и новые инициативы, в которых воплощена идея сословного покровительства, ведут к деградации правоохранительной системы. Что нас ждет впереди? профанация реформ в области уголовного права и судопроизводства? имитация бурной законодательной и правоохранительной деятельности?

Итогом двадцатилетних «прогрессивных» преобразований уголовной юстиции стал правовой механизм, беспомощный в борьбе с глобальной коррупцией и расхищением национальных (природных) богатств, и в тоже время успешно «утрамбовывающий» ежегодно по 100 тысяч человек в места лишения свободы, превзойдя в этом отношении даже советские показатели. А системной борьбы с экономической преступностью как не было, так и нет[37]. Имеет место по большей части имитация этой борьбы.

До последнего времени «высший менеджмент» государства защищал олигархов от народа. На деньги богатых покупались голоса бедняков и обеспечивалось статус-кво. Но такому социальному договору, кажется, приходит конец. Оказавшись очередной раз в ситуации противостояния с западной элитой российскому правящему классу придется менять политику. Запад своими санкциями показал, что пощады не будет. Верховная власть получила относительную самостоятельность от компрадорской олигархический буржуазии. Санкции, применяемые Западом к России позволяют сделать более национально ориентированной экономическую политику. А вместе с этим с необходимостью должна поменяться и уголовная политика внутри нашей страны. Российским нобилям пора приступить к самоочищению. Мы в одной лодке, пришло время консолидации. Буржуазии придется стать национальной и пойти на жертвы («делиться надо»), надо озаботиться, наконец, развитием своей экономики. Мы надеемся, что будет проявлена политическая воля и противодействие экономической преступности будет реальным.

В. Путин подчеркнул, что принцип справедливости полагает соблюдение общих правил всеми членами общества, однако «у бизнеса особая ответственность за экономику, за рабочие места, и мы должны создать для них соответствующие условия»[38]. При этом президент отметил, что кредит доверия власти к бизнес-сообществу не безграничен  виду того, что переток капиталов в офшоры и неконтролируемое движение средств в офшорных юрисдикциях крайне негативно сказывается на экономической безопасности России[39].

Полагаем, что исправление ошибки реформирования законодательства как раз и заключается в том, что «особые условия» обеспечения безопасности бизнеса не конгруэнтны «неприкасаемости» предпринимательского сообщества. Нужны «посадки», как выражается В.В. Путин. В том числе и в первую очередь криминальных представителей экономической и управляющей элиты. Современная обвинительная власть просто не способна на это без проявления политической воли первого лица государства. Руководство может опереться при чистке элит на свой народ, конце концов - на Народный фронт. Если этого не будет сделано, то, как и режим Януковича в Украине, российский правящий режим не переживет кризиса, который, на наш взгляд, неизбежен в достаточно близкой перспективе.

Любой эксперт в области права должен определиться со своей политической ориентацией: правый он или левый. Мы за левый проект в философии права. В идеале мы считаем, что для нормального государственно-правового развития в законодательных органах власти и на других публичных площадках, где решаются вопросы стратегического развития страны должен быть представлен весь политический спектр, от крайне левых, до крайне правых. При этом соотношение правых к левым должно быть примерно 55% к 45%, левые должны быть в меньшинстве и выступать с критикой.

Для нас позиционирование на краю левого спектра – способ уравновесить систему представлений о праве. В виду отсутствия настоящего левого проекта правового развития, как нам кажется именно за ним будущее. Русским интеллектуалам надо доказать, что новый левый проект может быть не менее искусным, чем правый, как в объяснении сущности права, так и в определении путей совершенствования позитивного (буржуазного) права. Кстати, никаким другим кроме как буржуазное, право, очевидно, быть не может. Критический же посыл – может быть по-настоящему только левым, но этим и ограничивается его позитивное значение.

Таковы наши прогнозы. Но сами мы, разумеется, повлиять на их реализацию не можем.

Наш удел играть, а «не выходить на улицы». Мы принимаем концепцию Фуко «заботы о себе» или «самоспасения». Как можно помочь обездоленным и обманутым? Ведь ничего в мире не меняется. «В период постсовременности мы снова оказываемся в тех же условиях, что и Франциск, противопоставляя убожеству власти радость бытия. Вот та революция, которую не сможет остановить никакая власть, поскольку биовласть и коммунизм, кооперация и революция объединяются в любви, простоте и невинности. Это и есть безудержная радость быть коммунистом»[40].

Жизнь продолжается, придут позитивные конструктивные решения. Но этот текст был о критике, деконструкции. Таким путем мы выразили как свой личный опыт, так и, наверное, познавательную ситуацию в современной юридической науке России. «Все пути начинались от наших дверей, но мы вышли только, чтобы стрельнуть сигарет»[41].

 

«Вода в реке журчит, прохладна,
И тень от гор ложится в поле,
и гаснет в небе свет. И птицы
уже летают в сновиденьях.
А дворник с черными усами
стоит всю ночь под воротами,
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый
и топот ног, и звон бутылок.

Проходит день, потом неделя,
потом года проходят мимо,
и люди стройными рядами
в своих могилах исчезают.
А дворник с черными усами
стоит года под воротами,
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый
и топот ног, и звон бутылок.

Луна и солнце побледнели,
созвездья форму изменили.
Движенье сделалось тягучим,
и время стало, как песок.
А дворник с черными усами
стоит опять под воротами
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый
и топот ног, и звон бутылок
»

Хармс Даниил «Постоянство веселья и грязи»

 


[1] Текст написан на грант РГНФ, Проект №: 14-03-00048.

[2] Не путать с «правовым нигилизмом» - это пошло, удел обывателей, не способных к искусству правовой герменевтики. Мы все-таки относим себя к разряду существ, способных абстрагироваться (на время) от своих личных интересов и даже идеологических предпочтений при комментировании, толковании текста закона. В данном случае мы также пишем ради искусства, ради игры как таковой. И мы на стороне слабейшей команды в игре за смысл правового текста. Как говорил один наш политический клоун: «Мы за бедных, мы за русских».

[3] См.: Александров, А. С. Диспозитивность в уголовном процессе. Н. Новгород: НЮИ МВД РФ, 1997; Гущев, В. Е., Александров, А. С. Народное обвинение в уголовном суде. Н. Новгород: НЮИ МВД РФ, 1998.

[4] Типа тех, что используются в вузах МВД, когда под страхом наказания сгоняют ППС на научные мероприятия . Причем сами мероприятия проходят в форме зачитывания докладов, не вызывающих никого интереса у присутствующих.

Кстати, недавно замечено, что и в других ведомставах (академия генпрокуратуры) обстановка та же.

[5] Комплекс неполноценности определяет структуру личности интеллигента. Он постоянно мучается угрызениями совести за совершенное или только задуманное «предательство», буквальное или фигуральное, поступок или бездействие.

[6] Проблема России не в том, что она не может накормить бедных, а в том, что богатые никак не могут нажраться.

[7] Объясним суть потаенного замысла через своего рода либретто (может его и достаточно будет для нетерпеливого читателя).

[8] Сейчас, стало быть, идет «principium vel exordium» (начало начала).

[9] Рискуя нарушить пропорции (((

[10] «Постпостмодернисткий» потому что отступления от некоторых постмоденистских идей в нем имеется. Самое главное из них в том, что нам (как и вообще «судебным деятелям») необходим реализм, радикальный релятивизм не подходит. Рассуждение об «объективности» «судебного факта» имеется в эссе «confirmatio». Кроме того, мы заявили о себе как о приверженцах левого проекта, а потому проводниками определенной стратегии, а это уже конструирование.

[11] Да вообще - образованный человек противоречит другим, мудрец противоречит себе.

[12] См.: Никонов М.А. К критике натуралистического подхода и концепта объективной истины в уголовном судопроизводстве //Современное состояние и проблемы уголовного и уголовно–процессуального права, юридической психологии. Секция «Уголовно–процессуальное право» и «Юридическая психология»: материалы Междунар. науч.–практ. конф. г. Волгоград, 13–14 декабря 2012 г. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2012. С. 346.

[13] Оно продукт белкового тела – мозга, продукта эволюции.

[14] Намекаем на распространившуюся в криминалистических кругах моду на психофизиологическую экспертизу с применением полиграфа (СПФЭ). Это уже симптом «трупного окоченения» российской науки криминалистики.

См.: Комиссарова Я.В. Концептуальные основы профессиональной деятельности эксперта в уголовном судопроизводстве // Автореф. дис… д-ра юрид. наук. М., 2013.

[15] Возьмем, к примеру, презентацию доказательств с помощью мультимедийных средств, когда в зале суда сторона представляет модель события, ставшего предметом уголовного спора, и таким образом визуализирует свою историю перед судом, предлагая судья (присяжным) поверить в нее.

См. об этом: Александров А.С., Бостанов Р.А. Использование производных доказательств в уголовном процессе. М.: «Юрлитинформ», 2013

 http://www.iuaj.net/node/1289

[16] Мы мыслим схематично: по когнитивным схемам, программам, картам. Когнитивная сфера представляет собой некую динамическую структуру обработки информации. Эта сфера является переходной между миром идей и миром вещей. Именно когнитивные структуры выступают необходимой предпосылкой для осуществления интерпретации исходных чувственных (сенсорных) данных, не являющихся знанием до их понимания и истолкования, т.е. до тех пор, пока им не будут заданы предметные смыслы.

[17] В конце-концов есть следственный эксперимент, чтобы напомнить юристу о существовании вещей и процессов.

[18] Это не значит, что в рамках выбранного подхода не надо придерживаться какой-то системы. Разумеется, надо. Любая наука – системное знание, учение об истине, но надо понимать относительность любой структуры и любой ценности. В частности, для создания Новой теории доказательств, которой будет посвящена такая часть нашей работы, которая называется «confirmatio».

[19] Для некоторых ученых с наступлением рыночных отношений юридическая наука ассоциируется с понятием «жрать». Еще Гераклит, а вслед за ним Платон, говорили об обывателях, что они «обжираются как скоты». Вполне уместное описание сути деятельности участников некоторых официальных научных мероприятий – «едят» (на банкетах, фуршетах и пр.).

[20] Существующая в России наука теория права как научная учебная дисциплина вообще имеет плохую наследственность – к навязыванию каких-то штампов в правопонимании и навязыванию рабской психологии юристам. В том виде, в каком сейчас она существует, «теория государства и права» перешла в разряд наукообразных дисциплин, вроде астрологии. Ее удел в лучшем случае быть вводным курсом в юриспруденцию, набор первичных знаний в области юридической техники.

[21] Может быть, даже в области точных наук: химии, физики и конечно – биологии.

[22] Мы практикуем лингвистический подход к анализу юридических, процессуальных явлений. Юридическое – значит языковое. Перспективу в развитии теории уголовного процесса и теории доказательств мы видим на стыке юридической науки и языкознания (с одной стороны), психологии, социологии (с другой). В то же время здесь мы поиграем и другими подходами: социологическим, классовым и пр.

[23] В этом, кстати, была  подоплека создания проекта «Живой уголок dr. Aleksandroff`a» - http://www.iuaj.net/taxonomy/term/5

[24] Понятие объективной истины значимо лишь в классической философии познания; неклассическая эпистемология использует вместо него «солидарность», «общепринятость» и т.п. Познание не отражает мир, а конструирует. Конструирование есть процесс, который придает действительности вид неразрывного и когерентного целого. Конструирование порождает когерентный, относительный мир. Сконструированная действительность когерентна, поскольку она конструируется как внутренне сопряженная, связная, в которой изолированное не существует и не может существовать. Конструирование есть процесс, порождающий континуальность и циклическую причинность. Знание и познание являются в высшей степени самоотносимыми, самореферентными событиями. Мы трактуем истину как внутреннюю согласованность, непротиворечивость знаний.

[25] При режиме Януковича Тимошенко была признана судом преступницей. Теперь она не преступница, а в преступлениях обвиняется Янукович. В период смены режима власти наиболее ярко проявляется относительность всех судебных истин.

[26] Понимаем суть энтропии таким образом: энтропия – это мера беспорядка, хаоса в любой системе: физической, информационной, биологической, психической, социальной).

[27] Энтропи́я (от древн.–греч. нфспрЯб – поворот, превращение)– в естественных науках мера беспорядка системы, состоящей из многих элементов. В юридической науке энтропия характеризует меру неопределенности смысла текста любого законодательного акта, а соответственно – возможности различных его интерпретаций и деконструкции.

[28] Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. С.41–42.

[29] Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. С. 140.

[30] См.: Александров А.С. Диспозитив доказывания и аргументация в уголовном судопроизводстве // Российский ежегодник теории права. № 1. 2008 / Под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб.: ООО «Университетский издательский консорциум «Юридическая книга», 2009. С. 473-497.

[31] И в этом суть наших разногласий с «криминалистами» (естествоиспытателями).

См.: Александров А.С. Семь смертных грехов современной криминалистики // Следователь. 2011. 3 (155). С. 44–47; Александров А.С. «Ответ Керзона» современным криминалистам // Юридическая наука и практика. Вестник Нижегородской академии МВД России. 2011. № 2 (15). С. 303–310.

[32] Перзуазивная (от лат. persuadere – переговаривать) речедеятельность означает обмен доводами и оказание лингво-психического воздействия с целью склонить суд к определенному мнению.

[33] Ведь принято говорить «чувствую несправедливость» и «несправедливость» возмущает.

[34] См., напр.: Млечин Л. Вспышка справа // Новая газета. 2014. 30 мая. № 58

[35] Сейчас более актуален правый интернационал. Рефлекс антифашизма утрачен даже бывшими левыми.

[36] См.: Александров А.С. Духless русского уголовно-процессуального права // Уголовное судопроизводство. 2010. № 1. С. 2-12.

[37] И, судя по тому, как разгромили ГУЭБ МВД в этом году – мало вероятно. Прецедент Сердюкова также вписывается в сложившуюся стратегию уголовной политики. Есть много и других показательных случаев, как коррупционное дело «Три кита», серия коррупционных скандалов, связанных с подкупом кампаниями «Мерседес», «ХъюлетПакард» наших правоохранителей на самом высоком уровне, оставшиеся без реакции (официально-правовой). Сигналы читаемы (в том числе правоохранителями) – есть неприкасаемые, которым все можно, и есть все остальные. Противодействие преступности в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности будет скорее избирательным, «по принципу своим – все, остальным – закон».

[38] ФНС не должна давить на бизнес - URL: http://news.rambler.ru/18537768/ (дата обращения: 26.03.2014).

[39] Новые схемы вместо офшоров - URL: http://www.gazeta.ru/business/ 2013/06/14/5380421.shtml

[40] Хардт М., Негри A. Указ. соч. С. 380.

[41] Гребенщиков Б. «Небо становится ближе».

 

 


криптоанархия

закон защиты капитализма

 "Капитализм нельзя исправить, его можно только победить". Век спустя по Европе вновь бродит призрак, обещающий верхам неприятности от имени низов

Капитализм, как мы его знаем, отжил свой век. Пришло время богатым поделиться, платить больше налогов, а бизнесу - поставить во главу угла общественное благо, а не максимальную прибыль. Иначе грядет революция.

Это не лозунги из листовки воинствующих марксистов. Это - цитаты из недавних выступлений миллиардеров, банкиров и экономистов. Фараоны и жрецы капитализма вдруг в один голос заговорили о его реформе. И они не стесняются в выражениях.

"Когда массы считают, что элитам достается слишком много, происходит одно из двух: законодательное перераспределение богатства или революционное распределение бедности", - сказал ветеран Уолл-стрит Алан Шварц, глава инвестбанка Guggenheim Partners.

"Я уверен, что капитализм - фундаментально прочная система, просто сейчас она не приносит пользы большинству людей и потому должна быть реформирована", - написал Рэй Далио, американский инвестор-миллиардер с состоянием в 17 млрд долларов.

https://www.bbc.com/russian/features-48975781