В рамках данной работы мы конвенционально оставим без обсуждения всю систему коллизионных вопросов относительно сути, назначения и  оптимальной формы реализации института, предусмотренного нормами гл. 40.1 УПК РФ, ибо они, на наш взгляд, уже в достаточной мере рассмотрены в целой системе научных статей и работ монографического характера. Множить сущности в этой связи вряд ли оправдано. Предмет нашего внимания ориентирован практически и связан с определенными закономерностями в реализации этого института, которые, на наш взгляд, не имеют ничего общего ни с целями его введения в уголовное судопроизводство России, ни в целом с назначением данной отрасли права.

Помнится, нам декларировали, что основная цель введения данного института в уголовно-процессуальное право России – это противодействие организованной преступности, коррупции, заказным убийствам, тяжким и особо тяжким преступным деяниям. Цель, признаем, высокая, социально востребованная; вот только с ее достижением явно возникли проблемы. По официальным данным всего в Российской Федерации осуждено в этом процессуальном порядке: в 2011 г. – 2630, 2012 г. – 2099, 2013 г. – 3155, 2014 г. – 3875, 2015 г. – 4134, 2016 г. – 3794, 2017 г. – 4391, 2018 г. – 3614 обвиняемых [1]. В соотношении с общим числом осужденных (за те же периоды) доля обвиняемых, согласившихся сотрудничать с прокурором, явно мизерна и составляет менее половины процента. Количественные показатели вполне коррелируют с качественными. По эмпирическим данным большинства исследователей, не менее трети всех соглашений заключается с обвиняемыми, совершившими преступления небольшой и средней тяжести; треть из них – дела о незаконном обороте наркотических средств или ординарные кражи. Последнее, также не согласуется с коррупционной направленностью столь громко заявленных нормативных новаций.

Закономерно возникают вопросы: в силу каких обстоятельств обвиняемые в целом не стремятся к соглашению с государством; «не видят» для себя, казалось бы, очевидных преференций и льгот в обоюдовыгодном урегулировании наиболее тяжких конфликтов уголовно-правового характера в обмен на активное содействие в выявлении и раскрытии особо тяжких и замаскированных преступных деяний? Возможные варианты ответов на эти вопросы отчасти озвучила доктрина российского уголовно-процессуального права, традиционно апеллируя к нормативным проблемам этого института, и, соответственно, предлагая, в качестве панацеи, очередную систему «актуальных» нормативных новаций, призванных к его оптимизации. Практическая «польза» последних правда в целом не ощутима, но, видимо, исключительно по причинам незначительного временного периода их апробации. Как следствие, мы акцентируем иной вектор проблем, который куда менее охотно обсуждается в российской доктрине: речь о двойственности, если не исходной двусмысленности, заключаемого с обвиняемым соглашения. Правовая природа последнего не столько не очень ясна, сколько искусственно завуалирована, и носит далеко не обоюдовыгодный (для сторон в договоре) характер. Поясним.

Прежде всего, мы в принципе не готовы обсуждать искренние потуги российской доктрины к отысканию хотя бы конвенционального тождества к «деятельному раскаянию» в сути данного института. Очевидно, что если элементы последнего и обозначены посредством отдельных усилий сотрудничающего обвиняемого, то в рамках этого института они в принципе не адресованы ни к потерпевшему, явно игнорируемому в данном процессуальном порядке, ни к основаниям и порядку прекращения производства по делу по нормам ст. 28 УПК РФ. Столь же искусственны апелляции к сути «сделки о признании». И, прежде всего, в силу того, что предметом «соглашения/сделки» в принципе не является вопрос о наказании обвиняемого (его размере и виде). Однозначность указанного безоговорочно констатирована актами судебной власти России.

Приведем, к примеру, правовые позиции кассационного определения Вологодского областного суда № 22-92/2011. При рассмотрении дела в первой инстанции суд в принципе не принял во внимание «обещания» прокурора о том, что обвиняемому, – в «зачет» заключенного соглашения, – будет назначен строго определенный размер наказания (не более!). В итоге, приговор был постановлен в соответствии с внутренним убеждением суда о сути содеянного и личности подсудимого. Наказание при этом существенно превышало публичные «заверения» прокурора стороне в договоре. Все жалобы стороны защиты по этому поводу (со ссылкой на «предмет» и условия соглашения), рассмотренные в апелляционном и кассационном порядке, результата не дали. Суд остался незыблем в позиции: вид и размер наказания – исключительная прерогатива суда; «обещания» прокурора об этом «предмете» – в принципе не аргумент для последнего [2].

Позиции, возможно, и справедливы, отражая подлинно демократическую суть российского правосудия, но они же не согласуются с концептами известного института «сделки о признании», к которым, нередко, апеллируют уважаемые коллеги. Как следствие, видимо, прав наш законодатель, говоря именно о соглашении и (полезном) сотрудничестве, а не о чуждых нам англо-саксонских аналогах. В итоге, остается обсудить разве что данное «соглашение» и его самобытную российскую суть.

«Соглашение», как известно: (1) взаимное согласие, договоренность; (2) договор, устанавливающий какие-нибудь условия, взаимоотношения, права и обязанности сторон [3]. Отсюда, определяющими элементами последнего являются: взаимное согласие и договоренность сторон по существенным элементам (предмету, условиям, цене…) договора; взаимовыгодные (в сотрудничестве) отношения сторон; согласованные права и обязанности.

Несколько иначе это понятие раскрыто в пункте 62 ст. 5 УПК РФ: «…как соглашения между сторонами обвинения и защиты, в котором указанные стороны согласовывают условия ответственности …обвиняемого в зависимости от его действий после возбуждения уголовного дела или предъявления обвинения». Здесь акценты расставлены на условиях ответственности, пределы которой, по идее, в неразрывной причинно-следственной связи от действий и обязательств обвиняемого, принятых на себя в соглашении. Каких именно действий разъясняют нормы ч. 2 ст. 317, п. 6 ч. 2 ст. 317.3 УПК РФ. По сути последних: обвиняемый – субъект в соглашении – берет на себя, и обязан добросовестно выполнить, обязательства по активному содействию следствию в раскрытии и расследовании тяжких и замаскированных преступлений, изобличении и уголовном преследовании других соучастников преступления, розыске имущества, добытого в результате преступных деяний. В итоге, обязанности (сотрудничающего) обвиняемого определены изначально и достаточно ясно.

Применительно к другой (официальной!) стороне в соглашении – не очень. По факту, прокуратура (как государственный орган) предлагает обвиняемому искренне поверить в «посулы» о том, что при постановлении приговора к нему могут быть применены нормы и обстоятельства уголовного закона, предусмотренные ч. 2 ст. 62 УК РФ и, по идее, смягчающие его ответственность за содеянное. Но могут быть и не применены, ибо суд, – как ранее мы ознакомились, – есть орган власти и широкие обещания прокурора, в обмен на сотрудничество, изобличение соучастников, раскрытие преступлений, вовсе не императив для суда, который, не являясь стороной в соглашении, в принципе не обязан их принять во внимание. В итоге, в объективной реальности (данной нам в ощущениях) предмет и основные элементы соглашения-договора оказываются не столь согласованными, не столь взаимовыгодными, не столь равными в правах и обязанностях.

По идее, такого не должно быть при подлинно состязательной и демократической форме процесса, где основные процессуальные функции (обвинения, защиты, разрешения спора по существу) возложены на различных участников процесса и не могут совмещаться в деятельности и актах одного и того же публичного субъекта правовых отношений. При данной форме процесса определять предмет и объем обвинения должна исключительно сторона обвинения; точнее – прокурор, ибо только последний: суть официальный субъект формирования государственного обвинения (уголовного иска) и его внесения в суд. Соответственно, именно притязания (уголовный иск) прокуратуры, сформированные в утвержденном обвинительном заключении, есть предмет непосредственной проверки и оценки суда. Именно они в силу ст. 252 УПК РФ определяют предмет и пределы не только судебного разбирательства (правосудия!), но и пределы права государства на наказание, законно, обоснованно и справедливо определить которые обязан беспристрастный и независимый суд. Определить, подчеркнем, исключительно в рамках того обвинения, которое внесено обвинительной властью на рассмотрение и разрешение суда. В итоге, только в рамках указанной парадигмы процесса все выглядит логичным и согласованным. Объективируясь как «хозяин» (досудебного) процесса, как управомоченный субъект распоряжения обвинением/иском, именно прокурор мог бы обсуждать в соглашении (ст. 317.3 УПК РФ) предмет и пределы обвинения, подлежащего внесению в суд, пределы притязаний обвинительной власти на наказание, предмет и реальные условия взаимовыгодного (для государства и общества) соглашения сторон. Поэтому, с этим субъектом можно было, действительно, договариваться; его слову и актам, со временем, поверил бы не только обвиняемый, но и адвокат, квалифицированно взвесивший все «pro» et «contra» и обосновано предлагающий доверителю обсудить условия возможного сотрудничества.

Мог бы, но лишь при условии, что нормативное регулирование института соглашения о сотрудничестве, и в целом уголовного судопроизводства России, является действительно определенным и внутренне согласованным. На деле же мы имеем вариации более или менее освоенных «игр», где роли изначально расписаны и в целом известны.

Рассмотрим, к примеру, игру: «обвинение». Специалистам не видится странным, что вопрос о предмете и пределах инкриминируемого обвинения по нормам гл. 40.1 УПК РФ в принципе не является предметом обсуждения и соглашения (согласования) сторон, оговаривающих условия сотрудничества и возможной ответственности. Нормы ст. 317.3 УПК РФ, регулируя содержательные элементы оговоренного и подписываемого сотрудничества, в принципе не упоминают об этом предмете. Предположим: законодатель не уяснил значимости и определяющей роли этого процессуального акта для стороны защиты – пробел вполне мог быть восполнен ведомственными приказами Генеральной прокуратуры РФ, весьма скрупулезно разъясняющими полномочия прокурора в рамках реализации этого института. Весьма; за исключением вопросов по (необходимому) соглашению в формуле и формулировке окончательного  обвинения. В итоге, вокруг обвинения – странная «пустота». О сути и значении этого важнейшего акта законодатель «вспоминает» лишь в нормах ч. 1 ст. 317.5 УПК РФ, когда констатирует, что представление прокурора к суду об особом порядке рассмотрения дела в отношении сотрудничающего обвиняемого может быть вынесено в той ситуации, если обвиняемый полностью признает юридическую и фактическую сторону обвинения. И, напротив, если не признает (неразумно оспаривает), законных оснований к внесению указанного представления в суд – нет. Соглашение, как следствие, подлежит прекращению. За сотрудничество обвиняемому, конечно, «большое спасибо». Доказательства по иным преступлениям или в отношении иных соучастников, полученные при активном содействии обвиняемого, естественно, вполне допустимы и правомерно будут использованы в процессе, изобличенных (и несознательно не сотрудничавших) иных обвиняемых. В итоге, варианты выбора у обвиняемого предопределены изначально: либо полностью признавай (нередко, значительно измененное в юридической и фактической части) обвинение, либо «…не обессудь». Практика, укажем, ясно восприняла алгоритмы предложенных правил:

(1)             Д.  в течение 1 года и 2 месяцев категорически не признавала вину в инкриминируемых ей преступлениях (ч. 3 ст. 159 УК РФ). Аналогично не признавала вину на момент окончания расследования, когда следователь обратился с ходатайством к прокурору о заключении с Д. досудебного соглашения. Прокурор «...вошел в положение», и, заключив с Д. соглашение, обязал последнюю, как дать подробные показания по существу инкриминируемого обвинения и в отношении всех соучастников, так и «определиться» с позицией о признании обвинения полностью или частично; причем определиться до указанной даты. В итоге, осознав всю полезность, предложенного сотрудничества, Д. через пять суток (по заключении соглашения) полностью признала обвинение по делу, дала чистосердечные показания в отношении себя и иных соучастников. Положительно оценив итоги сотрудничества, прокурор внес представление об особом порядке судебного разбирательства и постановления приговора [4].

(2)             И, напротив: Приморский краевой суд прекратил особый порядок судебного разбирательства в отношении Ф. (ч. 2 ст. 105 УК РФ) лишь по причине того, что непосредственно в суде последняя высказала несогласие с инкриминируемым обвинением (признав его частично). Дело было возвращено прокурору (ст. 237 УПК РФ). Впоследствии, правда, Ф. своевременно «передумала» и полностью согласилась с юридической и фактической стороной обвинения. «Сотрудничество» прокурором было восстановлено, и Находкинским городским судом дело в отношении Ф. рассмотрено и разрешено в особом порядке (гл. 40.1 УПК РФ)[5].

Отказаться от «согласия» с обвинением не всегда удается и в рамках отправления правосудия (института судебной защиты).

По материалам дела, как констатировал вышестоящий суд, ни новые квалифицирующие признаки, ни измененная фактическая сторона обвинения, ни новые преступления не были предметом обсуждения (соглашения) стороны защиты с прокурором; новые условия ответственности Т. по данному обвинению не обговаривались. Признав эти нарушения существенными, апелляционная инстанция отменила приговор, постановленный в особом порядке, направив дело на новое рассмотрение [6].

По идее, осужденный добился судебной защиты. Однако зададимся вопросом: к моменту нового рассмотрения дела Т. признает обвинение в полном объеме или посмеет упорствовать. Ответ, представляется, очевиден. «Бунт» будет подавлен самым решительным образом, ибо прокурор либо не внесет представления об особом порядке, либо в судебном заседании «не сможет» подтвердить, что обвиняемый выполнил все условия соглашения. И в первом, и во втором случае дело в отношении Т., естественно, будет рассмотрено в общем порядке. Вышестоящие инстанции, столь же естественно, не найдут ни малейших нарушений закона. Однозначно и то, что для целей отправления правосудия ни следствие, ни суд в принципе не откажутся от тех доказательств, которые сформированы в ходе сотрудничества с неожиданно «взбунтовавшимся» обвиняемым.

Игра вторая:«прокурор – хозяин обвинения». Предположим, прокуратура, со временем, осознала, что 0,5% заключенных с обвиняемым соглашений – суть оглушительный провал и предложенных нормативных новаций, и громко озвученных деклараций в деле раскрытия наиболее тяжких и замаскированных преступных деяний. Осознала и то, что с обвиняемым и адвокатом надо, действительно, договариваться; причем по реально значимым моментам процесса – в нашем случае по обвинению, которое прокуратура (как уголовный иск) адресует к суду.

При данной постановке вопросе соглашение, действительно, сделка – во многом аналог апробированных англо-саксонских конструкций. И для целей раскрытия наиболее тяжких, резонансных преступных деяний, изобличения опасных преступников, материального возмещения причиненного вреда, прокурор (оценив баланс защищаемых ценностей) мог бы заключить соглашение на взаимовыгодных условиях, как для общества и государства, так и для стороны защиты в рамках производства по делу. В этом контексте можно (и нужно) обсуждать от каких частей обвинения, статей, квалифицирующих признаков (в обмен на сотрудничество) прокурор готов отказаться, исключив их из обвинительного заключения в рамках ст. 221 УПК РФ; тем более что окончательное полномочие по этим вопросам однозначно принадлежит прокуратуре, а не органам предварительного следствия. В итоге, процесс соглашения можно сделать реально «живым», интересным для обеих сторон, ибо они изначально понимают: на что и во имя чего они вправе договориться, а в каких вопросах поступиться нельзя.

Как следствие, дело за малым: надо решиться! Увы, но в нашем процессе, скорее всего, не получится – «споткнемся» о суд, ибо в системе российского правосудия суд не связан ни тем обвинением, по которому обвиняемый предан суду, ни притязаниями прокурора, поддерживаемыми в судебном заседании, ни результатами реализованного соглашения. Суд – есть орган власти, исчерпывающе разъяснил Конституционный Суд РФ; он самостоятельно (вне позиций сторон) исследует и оценивает все доказательства по делу, формирует свое внутреннее убеждение о действительных обстоятельствах содеянного, правильной фактической и юридической стороне обвинения (etc). И если суд видит, что обвинение, внесенное в суд, не соответствует его убеждению о фактической или юридической стороне содеянного, он должен исправить любую «неправду», иначе приговор не может быть оценен как акт правосудия. Правосудия подлинно справедливого, демократического, эффективного. В итоге, дело законно будет возвращено прокурору по основаниям ст. 237 УПК РФ с конкретными указаниями суда: как и в каком направлении следует изменить обвинение, в том числе в части ухудшения положения обвиняемого («исправления» юридической квалификации содеянного, дополнения фактической стороны обвинения, «возвращения» необоснованно исключенных статей, эпизодов, квалифицирующих признаков)[7]. И в этой ситуации договоренности между прокурором и стороной защиты закономерно преобразуются в фикцию. Прокурор при этом, естественно, «…в белом», обвиняемый – как обычно!

Как следствие, в условиях российской реальности права прокуроры все более играют в игру, которая в дисциплине о психотехниках именуется как: «…давайте надуем Джо!». Суть игры предельно цинична: любой ценой склонить обвиняемого к соглашению, к высокой активности в раскрытии преступлений и соучастников. В последний момент прокурором инициируется выход из этой «игры», причем без малейших потерь для стороны обвинения или процесса доказывания. Поясним на примере:

Несмотря на то, что М. был готов сотрудничать в раскрытии исключительно своего преступления (что изначально не подпадает под действие гл. 40.1 УПК РФ), прокурор осознано пошел на заключение соглашения.  Активно участвуя в следственных действиях, содействуя в обнаружении и формировании достоверных доказательств по делу, М. реально помог следствию в раскрытии и всестороннем и полном расследовании особо тяжкого преступления, которое числилось нераскрытым в течение 20 лет. В итоге обвинительное заключение в отношении М. включало в себя обвинение по каждому из раскрытых убийств (пп. «а», «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, пп. «а», «г» ст. 102, п. «в» ч. 4 ст. 162 УК РСФСР). Орган предварительного следствия, направляя дело прокурору, весомо подтвердил, что М. выполнил условия, заключенного соглашения. Первый зам. прокурора Республики Татарстан, получив дело с обвинительным заключением и утверждая обвинительное заключение, принял решение о прекращении досудебного соглашения о сотрудничестве. В качестве оснований последнего он указал: М. дал показания только о своих преступлениях; оснований для применения особого порядка судебного разбирательства (по букве закона) к М. не имеется. По итогам судебного рассмотрения дела в общем порядке (гл. 36-39 УПК РФ) Верховный суд Республики Татарстан 2 июня 2014 г. приговорил М. к пожизненному лишению свободы.[8]

Мы не будем акцентировать риторические, по сути, вопросы о том, насколько привлечен к ответственности (или, напротив, весомо поощрен) прокурор, заключивший изначально незаконное досудебное соглашение. Отчасти понятно и то: в силу каких обстоятельств оно не было прекращено ранее – когда М. активно содействовал в формировании системы обвинительных доказательств по делу. Как следствие, вопросы исключительно в том, насколько морально оправданы подобные средства раскрытия преступлений и, соответственно, улучшения ведомственных показателей в деле «борьбы с преступностью». Впрочем, ответы на эти вопросы, полагаем, не только известны, но и достоверно объективированы через те официальные данные, которые характеризуют искомую эффективность исследуемого института на современном этапе. Не менее понятны и позиции стороны защиты, ибо при действительно квалифицированной юридической помощи честный и добросовестный адвокат изначально в состоянии разъяснить доверителю условия и последствия действительно соглашения (договора) и сделки, по сути, «кабальной» [9].

_________________

1.   Статистическая информация о заключенных досудебных соглашениях // Судебный департамент при Верховном Суде РФ. URL: http:// www.cdep.ru/index.php?id=242

2.  См.: Кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Вологодского областного суда от 25.01.2011 г. по делу № 22-92/2011 // СПС КонсультантПлюс.

3. См.: Толковый словарь Ожегова // С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова, 1949-1992. М.: Издательство "Азъ", 1992.

4. См.: Приговор Мирнинского городского суда Республики Саха (Якутия) от 03.07.2013 г. по уголовному делу №1-87/2013 в отношении Д.В.М. // СПС КонсультантПлюс

5. См.: Апелляционное определение Приморского краевого суда от 14.04.2015 г. по делу №22-1876/15. По сути, аналогично см.: Апелляционное определение Нижегородского областного суда от 30.10.2017 г. по делу № 22-6007/2017 // СПС КонсультантПлюс.

6. См.: Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Саратовского областного суда от 19.07.2014 г. по делу № 22-1680/2014 // СПС КонсультантПлюс.

7. См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 2 июля 2013 г. № 16-П «По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 237 УПК РФ в связи с жалобой гражданина Республики Узбекистан Б.Т. Гадаева и запросом Курганского областного суда» // СПС КонсультантПлюс.

8. См.: Апелляционное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 02.09.2014 г. по делу № 11-АПУ14-35 // URL: https://sudact.ru/vsrf/doc/bjdYMHot8Aol/

В соответствии со ст. 179 Гражданского кодекса РФ кабальной признается сделка, которую лицо было вынуждено совершить вследствие стечения тяжелых обстоятельств на крайне невыгодных для себя условиях, чем другая сторона воспользовалась.