Александров Александр Сергеевич, д.ю.н., профессор кафедры уголовного процесса Нижегородской академии МВД РФ

«Я вижу, как Вы играете в шашки, мистер Уормолд, а кроме того, я допросил Сифуэнтеса.
–Вы его пытали?
Капитан Сегура расхохотался.
–Нет. Он не принадлежит к тому классу, который пытают.
–Я не знал, что и в пытках есть классовые различия.
–Дорогой мой мистер Уормолд, Вы же знаете, что есть люди, которые сами понимают, что их могут пытать и люди, которые были бы глубоко возмущены, если б такая мысль кому-нибудь пришла в голову. Пытают всегда по молчаливому соглашению сторон».
Грэм Грин «Наш человек в Гаване».

Верный своему слову я продолжу разговор о реалиях (не метафизических, а психических и отчасти - физиологических) нашего уголовного процесса. Я уже указывал, что в предмет критических правовых исследований входят те явления уголовно-процессуального быта, которые обычно стыдливо замалчиваются. Их как бы нет, но на самом деле именно они и формируют в массовом сознании представление об уголовном судопроизводстве. А значит, именно эти феномены и составляют реальное уголовно-процессуальное право и процесс.
Не лакировка поверхности уголовно-процессуальной машины, а критика, психоанализ действительности, данной кому в осязании, кому через речь, а кому и иным (подчас весьма экзотическим) образом – вот, на что, как я считаю, обязан указывать исследователь.
Уголовно-процессуальное право не может быть никаким другим кроме как тем, каким мы его воспринимаем в словах и делах следователей, прокуроров, судей и других, кто причастен к этого рода публично-речевой, властной деятельности.
Не замалчивание маргинальных голосов, не игнорирование изнаночной стороны деятельности правоохранителей, а наоборот, акцент именно на маргиналиях – вот лозунг сторонников критических исследований русского уголовно-процессуального права и правосудия1.
Теперь почему пытка? Объясняю. Поводов для того, что сделать практику применения пытки в современном уголовном судопроизводстве предметом научного интереса предостаточно.
Приведу два примера из недавнего правоприменительного опыта Нижегородской области.
Пример первый.
26 января 2006 года Европейский суд по правам человека вынес решение по делу Михеева против России2. Суд установил, что заявитель был подвергнут пыткам, результатом которых стала попытка самоубийства. Государство является ответственным за это последствие инцидента 19 сентября 1998 г. Суд решил отвергнуть возражения Правительства по поводу исчерпания всех средств внутренней правовой защиты и признать за заявителем статус жертвы. Суд постановил, что имело место нарушение статьи 3 Конвенции по причине того, что следствием не было проведено эффективное расследование падений заявителя из окна отделения милиции 19 сентября 1998 г.; что имело место нарушение статьи 3 Конвенции и во время нахождения в милиции в отношении заявителя было применено бесчеловечное обращение.
Особо обращает на себя внимание такой пассаж из данного решения Европейского Суда:

119. Суд поражен фактологической частью постановления следователя от 21 декабря 1998 года. Следователь постановил, что 11 сентября 1998 года заявитель был освобожден, но потом снова арестован за нарушение общественного спокойствия на вокзале. Однако, к тому времени было официально подтверждено, что протоколы сотрудников Н, Т и Д (которые, как утверждалось задержали заявителя на вокзале) были сфабрикованы, и что в указанное время заявитель находился в милиции. Тем не менее, это изложение фактов было повторено в постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела от 25 февраля 1999 года. Этот факт, по мнению Суда, безвозвратно дискредитирует логичность и адекватность следствия в глазах независимого наблюдателя.
120. Суд придает особое значение тому, что дело за семь лет, в течение которых подавались многочисленные жалобы, так и не дошло до суда. Предварительное следствие было прекращено и затем возобновлено более пятнадцати раз и это очевидно, что в течении определенных периодов процесс расследования был не более чем формальностью с предсказуемым дальнейшим отказом. Кроме того, Суд отмечает, что приговор от 30 ноября 2005 – не окончательный.

Второй пример.
24 января 2008 года состоялось решение Европейского суда по правам человека по делу Маслова и Налбандов против России3.
Суд принял изложение фактов, представленное первой заявительницей, а именно то, что она была арестована представителями государства и во время ее ареста она была неоднократно изнасилована и подверглась различным видам жестокого обращения, таким как избиение, удушение, применение электрического тока (106). Суд полагает, что сочетание актов физического насилия, допущенных в отношении первой заявительницы и в особенности факт неоднократного изнасилования, которому она подверглась, достигают уровня жестокости, характеризующего пытку в свете ст. 3 Конвенции (108). По указанным основаниям Суд отверг возражения Правительства. Суд постановил, что имело место нарушение ст. 3 Конвенции в отношении первой заявительницы в части неоднократного ее изнасилования и применения к ней жестокого обращения со стороны представителей государства. Суд постановил, что имело место нарушение ст. 3 Конвенции в отношении первой заявительницы в части отсутствия эффективного расследования событий 25 ноября 1999 года.

От себя замечу, что лично знаю работников милиции и прокуратуры, которые причастны к обоим этим случаям, ставшими предметом рассмотрения Европейского суда. Они настаивают на том, что никаких пыток не было. Может и так. Но решение суда презюмируется как истинное.
Несколько лет тому назад я с коллегами анализировал результаты опросов сотрудников оперативных аппаратов (которые получали заочно высшее образование в НА МВД РФ), в том числе и по поводу практики пыток4. Опросы оперативных работников показали, что 17, 4% из них применяют в своей работе физическое насилие к подозреваемым, обвиняемым в совершении преступлений с целью получения от них информации; 28, 8% опрошенных по их словам применяют в своей работе психическое насилие (обман, ложные обещания, запугивание) к подозреваемым, обвиняемым с целью получить от них информацию. В качестве наиболее распространенных причин использования пыток в современной оперативно-следственной практике опрошенные указывают: (1) отсутствие иной возможности раскрытия преступления; (2) дерзость, наглость преступников; (3) стремление установить истину по делу; (4) необходимость проверки “оперативной” информации5. Из ответов напрашивался и вывод об общем неудовлетворении существующими легальными возможностями в получении достоверных сведений об обстоятельствах дела.
Пытки стали неотъемлемым элементом культуры современного уголовного розыска. Это явный признак того, что создана неэффективная модель уголовного преследования, главный недостаток которого состоит в его низкой разрешающей способности по вводу и переработке информации, достаточной для привлечения к уголовной ответственности лиц, совершивших преступления. Ввиду бессилия, невозможности действовать в рамках процедуры, у должностных лиц периодически возникает искушение использовать «неправовой» ресурс для раскрытия преступлений настоящих или мнимых. Что порождает соответствующие настроения в обществе (люди боятся милицию не меньше, чем бандитов). Бороться с преступностью в новых условиях состязательности с прежним арсеналом средств оказалось очень трудно, почти невозможно6.
Чем больше заливаются наши ученые о правах и свободах на страницах своих замечательных произведений, чем более в УПК, в решениях Конституционного Суда РФ и других источниках права закрепляются гарантии этих прав, тем большее распространение находит пытка.
Мы живем в раздвоенном мире: один мифологизированный мир, созданный усилиями и ученых юристов (агитаторов, пропагандистов), в котором положения УПК выполняются абстрактным правоприменителем, и основная проблема состоит в толковании текста закона; другой мир – реальный мир, весьма далекий от этой идеальной картины. Диагноз этой раздвоенности, в которой живет юрист – шизофрения. Надо свести в единую картинку реальный и смоделированный законодательством миры.
Можно, конечно, руководствуясь самыми гуманными соображениями закрепить срок задержания в 48 часов. На деле это означает, что в течении 40 часов надо раскрыть, задокументировать раскрытие преступления. Можно ли выполнить это требование и главное будет ли желание у современного следователя, опера делать это с соблюдением всех норм при том вале преступности и тех организационных, технических возможностях, что есть у органов уголовного преследования, ежедневно, из года в год?
Я думаю, многие согласятся, что естественным для любого человека (а законы применяют живые люди) в таких условиях будет пойти по пути наименьшего сопротивления: выбить показания у подозреваемого и так раскрыть преступление (когда нет угрозы сопротивления).
Так, что УПК РФ, представляется, подталкивает правоприменителей к применению пыток. Характерно, что с принятием нового УПК количество сообщений, регистрируемых в правозащитных организациях (в частности, Комитетом против пыток) не уменьшилось7. Не буду приводить здесь статистические данные, их любой желающий может получить на сайтах правозащитных организаций.
Еще один момент. Сейчас МВД носится с идеей легализации практики использования детекторов лжи. В рабочем порядке их уже давно используют. Зададимся вопросом, не есть ли это модифицированная практики пытки: сведения получаются ведь помимо воли человека. Наука развивается быстро. Недалек час, когда будут датчики вживлять в мозг и сканировать его, скачивая всю необходимую информацию и далее передавая ее для оценки компьютеру. Не это ли вершина правосудия, о которой говорил недавно умерший Кларк.
Кого же пытают? Легко можно предположить, что вряд ли объектами пыток могут стать такие обвиняемые как Ходорковский, Френкель или Сторчак.
Ответ содержится в результатах исследования, проведенного Социологическим институтом Российской академии наук8.
Как правило, пытки применяют в отношении мужчин в возрасте от 21 до 40 лет. Потерпевшими от пыток чаще становятся лица со средним специальным/неполным высшим образованием; представители самых различных профессиональных групп, характера и сферы занятости. В большинстве своем потерпевшие – представители русской национальности. «Пытки осуществляются, как правило, сотрудниками уголовного розыска и патрульно-постовой службы в виде избиения в отношении лиц русской национальности мужского пола среднего возраста из нижних социальных слоев по подозрению в совершении преступления для принуждения к даче показаний с использованием средств фальсификации оснований для задержания»9.
Вот таков этно-социальный портрет пытаемого. Очевидно, именно этот тип составляет одну из предпосылок применения пытки. Но не только.
Как показывает мой собственный опыт изучения проблемы, пытают тех, кто а) не может себя защитить в силу низкого социально-экономического положения, б) «беспредельничает», т.е. бросает вызов общепринятым правилам игры преступника и преследователя (когда общественное мнение оправдывает применение насилия к преступнику), в) при наличии «индиции» – косвенной улики (кстати, когда пытка была официально разрешена существовал целый набор правил, регулирующих состав улик, дающих оснований для заподозрения и соответственно применения того или иного рода пыток). Очевидно, что иногда сам статус лица уже сам по себе есть улика и создает, как указывалось, основание подозревать его в совершении правонарушений, и следовательно – пытки.
Пытка, несомненно, выступает средством установления абсолютной истины по делу, но ясное дело, признание обвиняемого должно быть подтверждено совокупностью других доказательств. Технология получения истины с помощью пытки такова: 1) получение признательных показаний; 2) закрепление их вещественными доказательствами (указание обвиняемым под пыткой места, где находится похищенное, и изъятие предметов преступления с соблюдением ритуала и всех добрых правил Кодекса), проверкой показаний на месте (хотя это, по сути, тоже признательное показание), следственным экспериментом (в основу те же самые показания можно положить)10 и пр.
Многие уголовные дела именно так и изготавливаются. И ничего все довольны. Более того, я скажу, что если кто-то под пыткой сделал самооговор, но это в последующем не открылось, то в силу презумпции истинности приговора можно считать, что объективная истина установлена. Например, вместо маньяка поймали некоего субъекта, который и взял на себя совершенное преступление, его осудили. Маньяк, устыдившись того, что вместо него наказали другого человека, перестал совершать свои злодейства или хотя бы переехал в другую местность или переключился на другие объекты, в общем, преступления перестали совершаться. Значит, правосудие достигло своей цели.
Конечно, мне могут возразить: «А как же Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания 1984 г. (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1987. – № 45. – Ст. 747), Конвенция о защите прав человека и основных свобод, подписанная в г. Риме 04.11. 1950 г. ( СЗ РФ. – 1998. – № 20. – Ст. 2143)?» Знаем, знаем. Но, как говорил Б.А. Березовский: «Не надо иллюзий». Одно дело писаные законы и декларации о намерениях, другое дело реалии уголовного судопроизводства. Они таковы, что, повторяю, заставляют считать пытку распространенным средством получения доказательств по делу.
Кто пытает? Как правило в роли палачей выступает рядовой и младший офицерский состав органов внутренних дел, т.е. представители низов правоохранительной машины. Как правило также молодые, не обремененные образовательным багажом и моральными предрассудками люди, выживающие в низшей социальной лиге.
Пытают друг друга, как правило, люди одного социального круга – представители низших социальных слоев. Не исключено, что для тех, кто пытает пытка заменяет им какие-то способы разрядки негативной энергии, получения удовольствия.
Я предполагаю, что причины укорененности пытки в практике следственно-розыскных органов лежат в сфере сексуальности. Отношения палача-жертвы, по мнению многих, имеют под собой сексуальную основу, удовольствие от пытки происходит из самых глубин психической природы человека11. Обладание чужим телом, манипуляции с ним вплоть до разрушения, похоже обусловлены психическими извращениями, типа садо-мазохизма. Отношения между партнерами при этом виде сексуальной практики во многом сходны с тем, что происходит при акте пытки. Выбор жертвы, выступает, как выбор полового партнера. Виктимность жертвы пытки имеет иногда сексуальную, биологическую слагаемую. Видимо, не случайно многие пытки, связаны с сексуальными действиями (воздействие на гениталии, различные способы совокуплений или их имитация).
В каждом из нас есть частица садиста и палача и наоборот жертвы, ищущей мучений. И, наверное, настоящее расследование предполагает элемент мучительства, приводящее к раскаянию, выворачиванию души. Вспомним, Жеглова: «А ты покайся, легче будет. Я знаю». Так что же, пытка атрибут машины желания под названием Уголовный Процесс? Не исключаю.
Подойдем теперь к рассматриваемой проблеме с другой стороны: с позиции страны, которая является образцом демократии.
29 сентября 2006 года конгресс США принял предложенный президентом Д. Бушем закон «О военных комиссиях» – главными его объектами стали иностранцы, удерживаемые в лагере Гуантанамо. В качестве оправдания был приведен такой довод: обычные приемы допроса неэффективны в отношении «хорошо подготовленных» террористов. Сотрудники спецслужб наделены иммунитетом от уголовного преследования за действия связанные с проведением допросов с пристрастием. Например, погружение в воду для принудительной асфикции, температурное воздействие от +43 до -12, лишения сна, в том числе с использованием громко музыки и пр. Уголовному преследованию могут быть подвергнуты только должностные лица, которые причинили заключенным «визуально определяемые телесные повреждения»12.
Кстати, это не первая подобная реакция американских властей на угрозу, признанную действительно серьезной. Вспомним, вторую половину 19 и начало 20 века – цивилизованные расправы с анархистами, которые вели террористическую борьбу с правительством и даже «завалили» одного из президентов США (забыл как его звали), дело «Молли Маквайер» и некоторые другие проявления народных возмущений или войну во Вьетнаме. Тоже ведь пошли в ход все средства, про права человека не принято было вспоминать. Власть всегда имеет про запас пытку, как крайнее средство борьбы с несистемной оппозицией. Не с уголовщиной, а именно с теми, кто ставит под сомнение право судьи судить, законодателя создавать закон, прокурора обвинять. Перевирая Р. Барта, скажем, путь к пытке начинается тогда, когда обвиняемый демонстрирует отсутствие готовности походить на собственных судей13.
Я думаю, что повсеместно с усилением эксплуатации, социальным расслоением, и соответственно возрастанием классовой, межэтнической, религиозной борьбы во всех странах будет расти число тех, кто выходит из числа подписантов общественного договора. К ним – «врагам общества» власть и будет практиковать пытки.
Ситуация в России и в Америке отличается таким образом в следующем. Они сейчас на законных основаниях пытают чужих (варваров14), тех, кто снаружи системы (внутри для системного применения пыток к асоциальным элементам пока предпосылок нет). Мы пытаем своих, самых слабых и беззащитных, но стыдливо отказываемся признавать это. Во многом технология уголовного судопроизводства, в частности превращения данных, полученных оперативно-розыскным путем в собственно судебные доказательства, подталкивает работников органов уголовного преследования к использованию пыток.
М. Фуко отмечал, что в средние века преступник находился в несравнимо лучших условиях, чем современный обвиняемый. Первый знал правила применения пыток, правила игры были понятны и судье, и палачу, и обвиняемому. Поскольку сейчас понятия правильного применения пыток нет, их применение носит произвольный и от того непредсказуемый характер15.
Своих не пытают, пытают чужих, тех, кто вне круга, на кого не распространяются гарантии общественного договора и закона. Своих пытают в исключительных случаях: тогда, когда они вышли из молчаливой договоренности – быть своими. К представителям элиты пытка применяется как исключение.
Так, было всегда. Вспомним Аристотеля и его замечательную классификацию нетехнических доказательств: свидетели, показания под пыткой и пр.16 «Пытка есть некоторого рода свидетельство: она представляется чем-то убедительным потому что заключает в себе некоторую необходимость»17. И далее замечательное рассуждение о способах опровержения или укрепления данного доказательства. Тоже самое находим и у М.Ф. Квинтилиана18. Раба пытать можно. Свободного, собственника, образованного, благородного – в исключительных случаях. Ну, а уж в средние века была создана целое учение о получении доказательств под пыткой, из которого, кстати говоря, вышло и в теорию о косвенных уликах. Так, что если говорить о следах техники пытки в технологии современного уголовного процесса, то они видны по многих следственных действиях (очная ставка, например или освидетельствование).
Из истории известно, что применение пыток стало скандализировать власть сравнительно недавно. В России официально пытки, кстати, были запрещены в 1813 году. Но ведь в 20-ом веке этот прием получения неискусственного доказательства опять вошел в практику. Насколько помнится, в СССР – постановлением Политбюро ВКП(б) 1933 года.
Может, мы стоим на пороге нового витка актуализации использования пыток в технологии уголовного судопроизводства? Во всяком случае, наиболее беззащитные слои населения, низы уже переступили этот порог.

Предлагаю научному сообществу признать, что практика пыток в российском уголовном процессе распространена достаточно широко. Пытка есть элемент культуры (искусства) уголовного судопроизводства в современной России.
Распространение практики пыток есть закономерный плод судебной реформы, проводимой с 1991 года.
Надо продумать систему мер по упорядочиванию применения пыток (поскольку говорить о ликвидации пытки в создавшихся условиях очевидно нереально). Поскольку реформировать порядок досудебного производства и собирания доказательств все равно не получается, предлагаемое является единственным выходом из создавшейся ситуации: лучше упорядочить существующее явление, чем делать вид, что его вообще не существует.
Процессуалисты могут сколько угодно писать в своих работах о защите прав человека и гражданина, а в повседневной деятельности правоохранительных органов пытали, пытают и будут пытать.
Можно предположить, что в природе уголовного процесса, в его стремлении вырвать истину у обвиняемого заложен психический механизм пытки. Если через судебную драму общество лечит свои неврозы, то манипуляции с телами, которая так характерна для расследования, не может не порождать желание, имеющее сексуальную природу.
Заложенная в уголовном преследовании, исследовании души, тела обвиняемого садисткая компонента, проявляет себя в благоприятных условиях. Если имеются благоприятные условия (беззащитность жертвы, безопасность для палача) извращенные наклонности дают о себе знать и проявляются в пытках.
Координационному центру ВНИИ МВД РФ тему «Пытка как элемент русского уголовного судопроизводства» официально признать в качестве темы возможного диссертационного исследования (тов. Зимину на заметку).
Написать кому-нибудь диссертацию на эту тему. Готов выступить оппонентом.
И последнее, одной из граней уголовного процесса, которой он обращен к социальным низам, является пытка. Но есть у уголовного процесса и другие грани, которые позволяют элите чувствовать себя в безопасности (не только от угрозы пытки, но и уголовного преследования вообще). Поэтому следующий очерк критических правовых исследований будет называться «Взятка».
А.С.Александров

Александров А.С. Торжественная порка. / http://www.iuaj.net/modules.php?name=News&file=article&sid=233

1 См.: Александров А.С. Русский право и правовая мысль в контексте постмодернизма / http://www.iuaj.net/1_oldmasp/modules.php?name=Pages&go=page&pid=184
2 Case of Mikheyev v. Russia (Application no. 77617/01) 26/04/2006.
3 Case of Maslova and Nalbandov v. Russia (Application no. 839/02) 25/01/2008.
4 См.: Александров А.С., Круглов И.В., Кучин А.Ф. Современный этап судебной реформы 1864 года: старые песни о главном // Судебная реформа в России: история и современность: сборник межвузовской научной конференции. – Н. Новгород: НПА, 2005. – С. 10-27.
5 См. там же.
6 См. там же.
7 См. torture.sandy.ru; pytkam.net; gumanitar.izvestia.ru.
8 См.: Социология насилия. Произвол правоохранительных органов глазами граждан. – Н. Новгород: Комитет против пыток, 2006. – С. 43-45.
9 См. там же. – С. 45.
10 Вспоминается, кстати, случай из прошлого, когда я на тридцатиградусном морозе полдня продержал участников следственного эксперимента, пока они не подтвердили своих показаний против обвиняемого.
11 Как в фильме Лилианы Кавалли «Ночной портье».
12 См.: Зозуля В. ЦРУ разрешено пытать «без видимых телесных повреждений» // Известия. – 2008. – 12 февраля.
13 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика (пер. Г.К. Косикова). – М.: Изд. группа “Прогресс”, “Универс”, 1996. – С. 49.
14 Кстати, мы, русские, относимся к их числу.
15 См.: Фуко М. Интеллектуалы и власть. – М., 2004.
16 См.: Аристотель. Риторика. Поэтика (пер. с древнегреч. О.П. Цыбенко). – М.: “Лабиринт”, 2000. – С. 9.
17 Аристотель. Риторика. – С. 56.
18 Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. В 2-х частях (пер. с лат. А. Никольского). Ч. 1. – Спб., 1834. – С. 314 и след.