Учение Александрова А.С. крайне занимательно, действительно гипнотизирует. Но кроме удовольствия от созерцания, оно может быть, и даже должно быть рассмотрено с точки зрения практической приложимости. Таковой выступает возможность расчленять реальность в соответствии изложенной Александровым А.С. концепцией. Сразу признаю, что помимо намерения доказать, подкрепить теорию фактами, присутствует осознание невозможности самому пребывать в пространстве эмоций, ощущений и продолжить вытягивать словесные формулы из этого тумана. Четкое понимание необходимости структурирования собственной познавательной активности, более рациональное распределение собственных сил, возможно даже ощущение происходящих деформаций правовой системы  подталкивает к поиску иной основы отличной от предыдущих мотиваций. 

В силу того, что я пребываю  в теле судебной системы я наблюдаю некоторые процессы, которые скрыты от стороннего наблюдателя. Допускаю, что таковой «удачей» может похвастать любой, ведь все мы волею судьбы  в какую-то систему включены. Но речь идет о судебной системе, а это то пространство, которое должно быть центральной площадкой по развитию права. Этот тезис достаточно банален. Его невольно проговаривают даже придворные писцы. Но нюанс заключается в том, что судьи тяготятся этой задачей. Они продолжают пребывать в системе координат установок советского периода. Мол главная задача исполнять закон, судебная ошибка недопустима и прочие аналоги «отче наш» воспроизводимые сплошь и рядом в разных вариациях. Но следует осознавать, насколько бы мы не были недовольны происходящим с судебной реформой, не все так статично. Динамика заключается в том, что в 1991 в Концепции судебной реформы произошло публичное признание невозможности движения без реформирования. С этого момента было сделано немало усилий чтобы вернуть все на круги своя. Но, во-первых, это не всегда получается. А, во-вторых, можно говорить, что та почти мистическая сущность, причинность, по которой и была предпринята попытка отрезвления, возникла и уже существует и развивается, вне желания официальных лиц. Эта причинность вне нашего произвола, она динамична. Мы можем ее игнорировать, а можем познавать. Если же мы встаем на пути, находимся в логике разворачивания этой развивающейся сущности, то мы попадаем в ее поток.[1] И все что нам остается это выстроить свое отношение к этому потоку. Мы можем пытаться его рассмотреть и постичь, тем самым, выражая свое согласие с собственным местоположением во времени и пространстве, либо закрывать глаза и называть вещи не своими именами, тем самым утверждая мысль, что мы вовсе не хотели погружаться именно в этот поток. Я думаю, что в основной массе судьи действуют по второй модели. То есть они находятся в потоке некой сущности, развивающейся сущности, которая активно меняется, разрывает имеющиеся формы и при отсутствии достойных заменителей использует старое по новому.

А сейчас немного вернемся назад. К тому месту, где я указал на то, что тезис о значимости судебной деятельности «невольно проговаривают даже придворные писцы». Именно «невольно». Это и есть механизм, который реализуется в судебной системе.

Согласно концепции Александрова А.С. развитие судопроизводства возможно посредством повышения роли устной речи, увеличения масштаба судебных дискуссий. Все это относится к суду первой инстанции, где принципы состязательности, публичности, непосредственности исследования доказательств должны и «лить воду» на мельницу судоговорения. Но поскольку сегодня мы имеем такую модель судебной деятельности, которая активно сопротивляется расширению пространства устности и во многом тяготеет к письменным формам общения, то происходит выдавливание дискурса (расширяющейся сущности) в иные стадии, за рамки первой инстанции и, что более занимательно происходит захват моделями устной практики пространства письменных документов. 

Рассмотрим этот аспект более детально. Поскольку состоятся спору в массовом значении  в первой инстанции не удается, накопленная потенция активно использует имеющиеся формы. Сейчас присутствует четкая тенденция на низведение процессуальных документов на уровень подробных даже не протоколов судебных заседаний, а разорванной во времени дискуссии на правовые темы, где доводы заявителя  кассационной (надзорной) жалобы рассматриваются как вопрос (тезис), а мотивировочная часть судебного решения как ответ (анти-тезис). Готов согласится, что эта аналогия носит достаточно извращенный характер, и не дотягивает до модели состязательного процесса. Но замечу, что в этих проверочных стадиях суд, как правило, действует от имени стороны обвинения (именно это сегодня и понимается под государевой службой) и поэтому считаю возможным рассмотреть ситуацию с точки зрения судебной лингвистики.  

Сейчас ситуация доходит почти до абсурда, когда на судей возлагается обязанность отвечать на все без исключения доводы. При этом не детализируется, что считать доводом, а что нет. В итоге судьи считают доводом все, любое бессмысленное утверждение в котором есть указание на какой-то юридический факт (термин). Все это достаточно забавно и можно было бы списать на набирающую обороты истерию, в осознании приближающихся изменений. Но в этом есть свое и позитивное зерно. Оно и заключается в том, если в этом видеть своеобразную диалогичность. Устность, со свойственной ему непосредственностью, облеченную в письменные формы.

Здесь также надо отметить, что локомотивом этой метаморфозы выступает конечно надзорное обжалование. Когда с него были сняты все ограничения, оно пошло по пути бесконечного расширения, где уже трудно установить смысл происходящего и немудрено, что этот смысл наполняется иным, неосознаваемым содержанием. Поскольку надзор довлеет над кассационным производством, он втягивает и эту стадию в свою игру, где самым очевидным (кажущимся) смыслом выступает императив «продолжать существовать». Но прямым следствием этого рефлекса является противостояние уходу кассационной инстанции от ревизионности и активности суда.  Все это вместе позволяет включаться судебным составам в диалог со стороной защиты как представителю стороны обвинения.  Все это есть условия к тому, чтобы на какое-то время стадии надзора и кассации были использованы  как инкубатор для вызревания устной стороны российского уголовного процесса.

Учитывая директивный характер руководства судебной системой можно прогнозировать щепетильность судей в проговаривании аргументов и их неизбежной отшлифовкой в намерении убедить, донести позицию, расшифровать суть происходящего. На это работают процессуальные реалии, выражающиеся в снятии ограничений на обжалования. Сейчас очень сложно увидеть на практике «предмет обжалования», тем самым теряется такое свойство письменной речи как ее четкость, лаконичность, оперирование устоявшимися (застылыми) фигурами речи. Просматривающиеся попытки стабилизировать происходящее реального изменения ситуации не влекут. Размывание границ обжалования, а, следовательно, и лаконичности письменной аргументации – это уже состоявшийся факт. На страницы судебных документов вываливается новая реальность. Она имеет одну цель убеждать. Границы размыты. Словоупотребление расширяется. Опасность внутренних репрессий работает катализатором по поиску новых слов, аргументов и даже готовности видеть новые доводы, чтобы на них снова отвечать. На воспроизводимость этого диалога работает такое свойство надзорной стадии как отсутствие ее финала. Осужденный по сути может состоять в бесконечной переписке в судом, вбрасывая новые суждения и получая новые ответы. Конечно, не все происходит так одномоментно, но тенденция налицо. Все это, естественно, девальвирует судебную деятельность, а особенно стадии обжалования. Но кто знает, если бы подобного эксплуатирования отживших свое форм не было бы найдено[2], то может эти формы были бы уже уничтожены, а так мы наблюдаем симбиоз, своего рода продление жизни реликтам советского прошлого к каковым и следует относить систему судов общей юрисдикции, с архетипом поведения не достаточным для поглощения состязательных начал.  

Во всей этой ситуации судьи действуют именно «невольно». Живя ценностями ушедшей системы, подпитывая себя страхом, убеждая себя в целесообразности смотреть на реальность сквозь призму советских клише, они сами выступают всего лишь формами, которые, будучи достроены к имеющейся, создают пространство достаточное для того, чтобы еще один этап эволюции сущности, схватываемой нами в категории «правовая система», состоялся без разрушительных последствий.

Это равновесие не может быть долгим, и пределами этой длительности выступает работоспособность судейского корпуса, который и так испытывается по максиму, а также пригодность письменных текстов для вдавливания в их пределы устного судоговорения. Думаю, что одной из причин препятствующих судебному дискурсу раскрыться на подобающей ему сцене (суд первой инстанции) выступает как раз клише, воспроизводимое в вышестоящих судах. Таким образом, превышение нагрузки на судей среднего звена (краевые, областные) повлечет снижение возможности пригляда за происходящим в нижестоящих судах, с последующим разрушением судов среднего звена как дееспособной управленческой структуры, что неизбежно повлечет становление судов первой инстанции на новые рельсы, с более толерантным отношением к принципу состязательности и, соответственно, к устной стороне процесса.