Макаров Леонид Владимирович, начальник кафедры уголовного процесса Самарского филиала ГОУ ВПО "Саратовский юридический институт МВД России", кандидат юридических наук, доцент
ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ УГОЛОВНОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА ПО ДЕЛАМ О ПРЕСТУПЛЕНИЯХ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОГО ХАРАКТЕРА СТРАТЕГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ИЛИ ТАКТИЧЕСКАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ?
Современный период развития мирового сообщества сопряжен с весьма знаменательными вехами истории человечества. К сожалению, на данный момент негативным фактором развития мира является терроризм как социально-криминальное явление, деструктирующее позитивное направление деятельности стран.
Вопрос о том, может ли кто-то в стране гарантировать гражданам безопасность, «с особой жестокостью», как выразился в своем докладе Уполномоченный по правам человека в РФ, встал после захвата вооруженными боевиками вечером 23 октября 2002 г. около тысячи заложников в помещении Театрального центра на Дубровке в Москве во время спектакля «Норд-Ост»
[1].
Подобная ситуация требует от российского государства, в особенности от спецслужб, максимального сосредоточения сил и средств в борьбе с подобными преступными проявлениями.
Изменившаяся криминогенная ситуация в обществе и обусловленные этим дополнения, внесенные в уголовное законодательство, ставят перед отечественной процессуальной наукой целый ряд проблем, требующих безотлагательного разрешения, в том числе и вопрос о том, возможно ли в рамках действующего уголовно-процессуального законодательства успешно осуществлять судопроизводство по делам о преступлениях террористического характера. Известно, что низкая раскрываемость преступлений указанной категории обусловлена сложностями, возникающими при их расследовании, а также неподготовленностью правоохранительных органов к проведению мероприятий по выявлению и пресечению деятельности преступных группировок, ориентированных на совершение преступлений, связанных с терроризмом
[2].
Согласно Конституции РФ, человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Каждое цивилизованное государство стремится к решению двуединой задачи – эффективно подавить террористическую деятельность и в процессе борьбы с нею обеспечить строгое соблюдение законности
[3]. Но данная аксиома имеет две стороны: человек – преступник и человек – жертва. Если УПК содержит требования о защите прав подозреваемых, обвиняемых и подсудимых, то в таком же объеме нужно защищать и интересы потерпевших, общества и в итоге государства.
Предупреждая обвинения в этатизме (приоритете интересов государства), заметим: терроризм – тоже своего рода «государство», объявившее войну всему остальному миру, и оно не скупится на защиту своих «подданных» - террористов. Поэтому необходимо предусмотреть в российском УПК ряд норм, определяющих особенности производства по уголовным делам в отношении лиц, совершивших преступления террористического характера.
Предвосхищая закономерные вопросы, связанные с тем, почему именно в отношении данной группы преступлений предлагается формулировать специфические правила судопроизводства, а не, скажем, в отношении всех преступлений, совершенных организованной группой, преступной организацией (преступным сообществом) или в отношении всех тяжких и особо тяжких преступлений, позволим себе заметить, что именно преступления террористического характера вызывают исключительный резонанс в обществе, влекут за собой гибель десятков, сотен, тысяч людей, многочисленные разрушения культурно-массовых, административных зданий, подрыв веры населения в политическую стабильность и прочность российского государства.
Ни одна организованная преступная группа (сообщество), совершающая так называемые «общеуголовные» тяжкие и особо тяжкие преступления, не вызывает такого ужаса у простых людей за жизнь и здоровье свое и своих близких. Если от уличной преступности гражданин более или менее защищен, то от действий «идеологов террора» обычными способами защититься нереально. Гражданину нужна эффективная и быстрая помощь государства.
Думается, что дифференциация форм уголовного судопроизводства должна развиваться не только в сторону ее упрощения, развития примирительных процедур и т.д., но и в направлении защиты прав лиц и организаций, потерпевших от преступлений, что полностью соответствует назначению российского уголовного судопроизводства (п. 1 ч. 1 ст. 6 УПК). Еще в 1975 г. А. Гуляев отметил, что существовавший единый порядок уголовного судопроизводства предполагал определенную дифференциацию в зависимости от характера и степени общественной опасности преступления, личности правонарушителя. Дифференциация процессуальных форм делает более эффективным уголовное судопроизводство, поскольку она позволяет учитывать интересы уголовного судопроизводства и особенности дела
[4]. Дифференциация в уголовном судопроизводстве столь же обоснованна и устойчива, как и его унификация
[5].
Если внимательно присмотреться к позиции большинства правозащитников России, то можно сделать такой вывод: по их мнению, США и Европа- это «оплот истинной демократии всего мира». Однако, в последние годы, а особенно, после трагедии в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, унесшей жизни тысяч жителей планеты, уголовное и уголовно-процессуальное законодательство этих стран – «венцов свободы» – было изменено в сторону существенного ужесточения (выд. авт.) в плане борьбы с мировым и внутригосударственным терроризмом и экстремистскими проявлениями
[6].
На это же направлено и современное международное процессуальное право. Согласимся с О.Н. Ведерниковой, что важной тенденцией современного доктринального развития уголовно-процессуального права является приоритет концепции контроля над преступностью, имеющей жесткую карательную направленность. Все большую популярность приобретает подход, базирующийся на идеях «нулевой терпимости к преступлению» и «исключения» преступников из жизни общества, контроль над преступностью рассматривается как «война» с преступными проявлениями, где преступники являются «врагами», которые должны быть побеждены и уничтожены
[7].
Практика Европейского Суда по правам человека также указывает на приоритет национальных интересов борьбы с преступностью над процессуальными правами обвиняемого.В решении по делу «Шенк против Швейцарии» от 12 июля 1988 г. отчетливо видно, что общественный интерес в разоблачении виновного в тяжких преступлениях лица является более значимым, чем вторжение в частную сферу
[8].
Начало XXI века свидетельствует о необходимости активизации противодействия терроризму. 11 июля 2002 года на 804 заседании Комитета Министров Совета Европы, членом которой Россия является с 28 февраля 1996 года, были приняты руководящие принципы в области прав человека и борьбы с терроризмом, в предисловии к которым Генеральный секретарь СЕ В. Швиммер однозначно отметил, что уважение прав человека ни в коем случае не может рассматриваться как препятствие на пути эффективной борьбы с терроризмом. Разработанные в рамках Совета Европы Руководящие принципы являются практическим руководством для проведения политики, принятия законодательства и осуществления антитеррористических мероприятий, одновременно отвечающих требованиям эффективности и уважения к правам человека
[9]. Думается, это абсолютно оправдано, поскольку «законодательная борьба предполагает использование для пресечения террористических актов таких методов, которые существенным образом отличаются от методов пресечения общеуголовных преступлений»
[10].
Повторюсь, что о борьбе с терроризмом нужно говорить, не оглядываясь огульно на американо-европейский «опыт». Следует все тщательно проанализировать, выбрать «золотую середину» между максимально возможным соблюдением основных гражданских прав и свобод человека с одной стороны, и защитой личности, общества и государства от проявлений терроризма.
Рассматривая концептуальные составляющие особенностей производства по уголовным делам о преступлениях террористического характера, выделим следующие потенциальные элементы законотворчества:
1. В УПК имеется косвенное подтверждение специфичности предмета доказывания по данной группе преступлений – п. 8 ч. 1 ст. 73 требует доказывания обстоятельств, подтверждающих, что имущество, подлежащее конфискации, использовалось для финансирования терроризма, незаконного вооруженного формирования.
2. УПК позволяет избирать меру пресечения до предъявления обвинения подозреваемому в совершении преступлений, предусмотренных статьями 205, 205.1, 206, 208, 209, 277, 278, 279, 281 и 360 УК России до 30 суток включительно
[11].
3. В связи с усилением противодействия экстремизму, крайней формой проявления которого является терроризм, ч. 1 ст. 186 УПК допускает контроль и запись переговоров и при производстве по уголовным делам о преступлениях средней тяжести.
4. Федеральный конституционный закон от 30 мая 2001 г. № 3-ФКЗ «О чрезвычайном положении» в соответствии с п. «ж» ст. 12 позволяет в случае введения чрезвычайного положения при наличии определенных обстоятельств, указанных в пункте «а» статьи 3 упоминаемого закона (попытки насильственного изменения конституционного строя, захвата или присвоения власти, вооруженного мятежа, массовых беспорядков, террористических актов и т.п.), на основании Указа Президента России устанавливать срок содержания под стражей лиц, задержанных в соответствии с УПК по подозрению в совершении актов терроризма и других особо тяжких преступлений, на весь период действия чрезвычайного положения, но не более чем на три месяца.
К сожалению, подобных законотворческих попыток повысить эффективность противодействия терроризму, защиты прав потерпевших от преступлений и свидетелей явно недостаточно.
Так, для обеспечения безопасности свидетелей возможен законодательный запрет на право защитника увидеть лицо, опознающее подзащитного при предъявлении для опознания в условиях исключающих визуальное наблюдение опознающего опознаваемым (ч. 8 ст. 193 УПК России).
Желательно дополнить ч. 1 ст. 241 УПК «Гласность судебного разбирательства» пунктом 5, позволяющим рассматривать дела о
преступлениях террористического характера, а также дела о возмещении вреда, причиненного в результате террористической акции, в закрытом судебном заседании.
Однако следует обеспечить и права подозреваемого, обвиняемого в совершении преступлений террористического характера.
Так, при избрании меры пресечения в виде заключения под стражу на срок свыше 10 суток в порядке ч.2 ст. 100 УПК, существенно ограничивается основное конституционное право подозреваемого – на неприкосновенность личности. В таких условиях необходимо обеспечить такому лицу возможность полноценно реализовать свое право на защиту. В качестве соответствующей гарантии права предлагается дополнить ч. 1 ст. 51 УПК «Обязательное участие защитника» п. 8 следующего содержания:
8) в отношении подозреваемого избрана мера пресечения в виде заключения под стражу в соответствии с ч. 2 ст. 100 настоящего Кодекса на срок более 10 суток.
Подобное дополнение, по сути своей, аналогично требованиям п. п.3.1, 5 и 7 ч. 1 ст. 51 российского УПК, которые являются противовесом процессуальному воздействию в виде «заочного» судебного разбирательства, предъявления обвинения в совершении преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы на срок свыше пятнадцати лет, пожизненное лишение свободы или смертная казнь, а также рассмотрению уголовного дела в особом порядке при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением.
Выявление преступлений террористического характера осуществляется в подавляющем большинстве случаев на основании информации, полученной в результате оперативно-розыскных мероприятий. Серьезные проблемы возникают при решении вопроса об уголовно-процессуальной интерпретации результатов ОРД, которые создают предпосылки для производства следственных действий и всего процесса доказывания в целом по данным преступлениям. Однако результаты ОРД с трудом воспринимаются судами для использования в доказывании. Так, результаты ОРД, оформленные справками-меморандумами, представлялись стороной обвинения по делу Э. Савенко (литературный псевдоним – Эдуард Лимонов). Суд счел, что сведения, содержавшиеся в них, в силу недостоверности не могут быть признаны доказательствами, свидетельствующими о совершении Э. Савенко подготовительных действий к терроризму
[12]. В результате по данному пункту обвинению он был оправдан
Также остается проблема обеспечения безопасности и соблюдения гражданских прав и свобод оперативного сотрудника, внедренного в террористическую группу (организацию). Российское законодательство не содержит в себе даже «зародыша» соответствующего института, что обрекает проведение так называемого «оперативного внедрения» (п.12 ч. 1 ст. 12 ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности»
[13]) на провал. Чтобы сотрудник спецслужб не вызывал у террористов подозрений, он должен играть по их правилам, т.е. тоже совершать преступления, за что формально подлежит уголовной ответственности. Во многих странах уже разработан и применяется институт так называемого «мнимого соучастия». У нас эта проблема, к сожалению, не решена.
Считаем, что дифференциация уголовного судопроизводства по делам о преступлениях террористического характера есть не сиюминутная тактическая необходимость, а планомерное стратегическое направление развития российского уголовно-процессуального законодательства, связанное с реализацией назначения уголовного судопроизводства в виде защиты прав и интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений (п. 1.ч.1 ст. 6 УПК).