Правосудие имеет отношение не только к государству, но и к обществу. И неразрывно связанная с понятием «правосудие» категория «справедливость» включается в сферу нравственности и потому, в отличие от формируемой государством законности, отходит обществу. Именно там, в обществе, следует искать истоки правосудия. Отсюда логически следует трактовка правосудия в духе либеральных подходов к праву, как осознания роли общества в функционировании правосудия, достижения его целей.

«Суд – проявление не одной государственности, - говорил в своей речи на знаменитом «адвокатском процессе» в 1914 г. известный российский адвокат и общественный деятель Н.К. Муравьев. -  Суд есть также и явление общественной жизни, потому что в нем воплощается не только формальная идея права, но также и идея справедливости»[1]. «…В той великой общественной, человеческой и общечеловеческой трагедии, которая называется суд и которая является коллективным творчеством, в котором коллективным пером, именуемым судебным процессом, все участники суда вылепливают и выписывают иной раз изумительные фигуры и образы, истинным творцом которых является жизнь…», - отмечал он.[2]

То, что происходит в судах, должно  быть понятно всем – не одним только судьям, даже не только  профессиональному юридическому сообществу, но и гражданам, которым  процесс правоприменения далеко не безразличен, ибо «каждое преступление или каждая гражданская тяжба имеют общественные корни»[3]. И открытые для публики залы судебных заседаний, информация о процессах в СМИ, раскрывают «картину недуга»[4],  высвечивают те язвы, которые существуют в обществе.  

Проводимая в России судебная реформа весьма показательна в плане использования в современном  судоустройстве и судопроизводстве отечественного опыта и восприятия зарубежного. В Концепции судебной реформы в России 1991 г. «красной нитью» проходила идея «возвращения в Россию» независимости и несменяемости судей, института присяжных заседателей, мировой юстиции и других институтов, действовавших на основании Судебных уставов 1864 г.[5]. То есть, широко позиционировалось и идеологически обосновывалось обращение к собственному историческому опыту и традициям, а не заимствование институтов из-за рубежа. Однако, если даже эти институты вводились «под флагом возвращения в Россию», их интерпретация в русле отечественного опыта ни законодателем, ни правоприменителем всерьез не бралась в расчет.

Как показывают наблюдения[6], сегодня российские граждане имеют искаженные представления о судебной власти и о положении дел в сфере судопроизводства.  Эти представления гораздо хуже, чем состояние дел в обозначенной  области. Гражданам нет никакого дела до объективных трудностей применения законодательства переходного периода, до существующих в праве пробелов и коллизий, даже до непрофессионализма судей и адвокатов. Если дела с похожими жизненными сюжетами в российских судах разрешаются по-разному, если по ним выносятся противоречивые судебные решения, граждане склонны объяснять это одним – коррупцией в судейском корпусе.

Когда в российской судебной системе появилось новое звено – институт мировых судей, природа его по-настоящему не была понята ни гражданами, ни адвокатами, ни самими судьями. Между тем основное предназначение мировой юстиции состоит в предоставлении сторонам возможности примириться. Только исчерпав все средства, позволяющие завершить спор миром, мировой судья, руководствовавшийся Судебными уставами 1864 г., рассматривал дело по существу. Если бы на момент введения мировой юстиции в условиях современной России до сознания судей был донесен образ мировой юстиции в том виде, в котором она существовала в дореволюционной России... Если бы отечественная природа института мировой юстиции была понята юристами, а хорошо забытый старый правовой институт был дополнен новым содержанием в русле обеспечения и защиты прав человека и соединен с имеющимися на Западе современными технологиями  разрешения конфликтов… Популярность не только данного института, но и всей системы судоустройства и судопроизводства  среди граждан России могла бы быть во много раз выше. Одновременно это  способствовало бы и росту доверия населения к судам и  судьям. Но в истории не бывает сослагательного наклонения…

В рамках действующей ныне в России модели мировой юстиции  обозначенные выше задачи достигаются лишь отчасти. К осмыслению целей и задач, стоящих перед мировой юстицией, российское судейское сообщество приходит постепенно, посредством собственного опыта, достаточно тяжелого.

Правосудие предполагает участие общества в его отправлении. Суд присяжных в этом смысле весьма показателен, поскольку позволяет отследить существующие в обществе представления о праве. Российское законодательство, вводя в 1993 г. процедуру с участием присяжных заседателей, предоставило российским гражданам возможность выразить в форме вердикта свое отношение к ставшему предметом судебного разбирательства уголовно наказуемому деянию.

«В суде справедливость внутренняя, начало субъективное преобладает  над формальным, объективным, законным внешним, - полагал                   Н.К. Муравьев.- Вот почему в праве суда, которое во всяком культурном обществе не может быть целиком делигировано органам государственной власти, - в праве суда есть нечто иррациональное, не поддающееся одному только логическому, формальному анализу, почему оно и мыслится некоторыми как право божественное.  (…)  Несправедливость суда не есть только дело государственной власти, оно есть дело национальное. За тех двенадцать, которые являются активными участниками суда, чувствуют себя ответственными все»[7].

Когда суд присяжных стали вводить в современной России, в силу имеющегося исторического опыта можно было предвидеть его сложную судьбу. В обществе, где нет стабильности, суд присяжных влачит болезненное существование. С одной стороны, коллегия присяжных есть ни что иное, как уменьшенная модель общества со всеми особенностями восприятия происходящего различными категориями граждан. С другой – подлежащее рассмотрению скамьи присяжных уголовно наказуемое деяние есть ни что иное, как отражение существующих в обществе противоречий, приобретшее крайние формы.

В то же время позитивная составляющая суда присяжных заключается в ориентации на профессионализм судей, прокуроров, адвокатов, а также следователей, готовящих уголовные дела к рассмотрению с участием присяжных. Им приходится добросовестнее относиться к своим обязанностям. Им есть перед кем состязаться, анализировать доказательства, аргументировать позицию по делу, демонстрировать риторическое мастерство. То есть суд присяжных – это реальное  воплощение в жизнь состязательной модели правосудия, ориентированной на профессионализм юридического сообщества. По большому счету ситуация, связанная с введением суда присяжных, показала со всей очевидностью, что российское юридическое сообщество оказалось не только консервативным и невосприимчивым к новому, но и  не имеющим  необходимой профессиональной квалификации.

Юристам  нужно уметь работать в условиях процедуры с участием присяжных заседателей. Отсюда должно быть четкое осмысление: непредсказуемые вердикты присяжных (оправдательные при доказанности вины, обвинительные при  недоказанности вины) должны быть на совести юристов, а не граждан, призванных осуществить высокую миссию – отправление правосудия. На это обращали внимание дореволюционные юристы, в том числе  И.Я. Фойницкий.  

В русле осуществления правосудия необходимо ставить и проблему усиления  роли адвокатуры в обществе. Непросто утверждать ценность права в обществе, в котором явно ощущается его дефицит. Адвокаты, оказавшись в одночасье носителями востребованных обществом знаний и навыков, прекрасно осознали свой частный интерес, который трактуется ими прежде всего как индивидуальная имущественная выгода. Подвижки в адвокатском сообществе в смысле осознания интересов корпорации, призванной формировать потребность в праве у граждан, пока проявляются слабо.

Использование возможностей состязательного процесса сторонами – обвинением и защитой – значимый и хорошо исследованный в трудах дореволюционных российских юристов сюжет. «… Фигуры обвиняемых, являвшиеся в изображении обвинителей первопричиной события, от доброй или злой воли которых зависело быть или не быть преступлению, представлялись политическим защитниками как человеческий материал, через который проявлялись эти объективные, стихийные, почти фатальные движущие силы русской истории»[8]. «Защита всегда стремилась выявить основные объективные причины тех событий, которые в процессах политического и общественного значения была предметом судебного рассмотрения, - отмечал Н.К. Муравьев. -  Защита всегда старалась установить и устанавливала, что событие данного дела не единично и не стоит особняком в русской действительности, а является лишь частью целого, единого стихийного процесса, который с роковой силой захватывает все более широкие слои нашей огромной страны»[9].

Характеризуя принцип состязательность уголовного судопроизводства в том виде, в котором он был регламентирован Уставом уголовного судопроизводства (одна из четырех частей Судебных уставов 1864 г.), И.Я. Фойницкий отмечал «легкое преобладание … на стороне подсудимого, поскольку «ему: 1) предоставляется при судебном состязании право последнего слова, как по существу дела, так и по каждому предмету (ст. 632); 2) после каждого представленного суду доказательства председатель обращается к подсудимому с вопросом: не желает ли он сделать против представленного доказательства какого-либо возражения (ст.683). Впрочем, это последнее предпочтение подсудимого  сопряжено для него с известными невыгодами, так как из нежелания возражать суд может вынести впечатление, что он признает силу представленного доказательства»[10].    

Выдающиеся дореволюционные юристы А.Ф. Кони, И.Я. Фойницкий отмечали в практике правительства в 70-80-е ХIХ в. стремление превратить суды в элемент политического влияния. Это отражалось в поправках к Судебным уставам 1864 г., и в практике правоприменения. Например, ограничение компетенции суда присяжных по закону 1878 г. По мнению этих авторов, поправки к судебным уставам, преследовавшие политические цели проходили гораздо лучше, нежели новеллы, вызванные действительными потребностями практики.

Так, за полтора десятилетия, прошедших с принятия Судебных уставов 1864 г., порядок производства по делам о государственных преступлениях менялся четыре раза. По этому поводу И.Я. Фойницкий заметил: «Одна из причин быстрых изменений, составляющих, конечно, явление ненормальное и подрывающее уважение к закону, заключается едва ли не в том, что высшее правительство, по-видимому, возлагает на суд по преступлениям этого рода ожидания, не соответствующее ни призванию, ни существу судебной деятельности. Видеть в суде (и в административных карах) единственное средство борьбы с политическою агитациею  последнего времен и, ожидать от суда исцеления общества от этого недуга, значит забывать, что политическое брожение нашего времени есть продукт весьма сложных общественных и государственных условий»[11]. Очень точно подмечено И.Я. Фойницким, что правительство видело в новом суде одно из звеньев карательного механизма, не понимая того, что после принятия Судебных уставов 1864 г. суд стал самостоятельным и независимым учреждением, функционировавшим в соответствии с демократическими принципами судопроизводства.

Наконец, проблемы этического свойства, связанные с развитием профессиональной юридической корпорации. «Каждое культурное учреждение культурной страны имеет свою историю и должно знать эту историю – убежденно заявлял лидер «молодой адвокатуры» Н.К. Муравьев – Отсутствие культурной традиции и незнание прошлого корпорации препятствует отдельным, в особенности молодым членам сословия, правильно ориентироваться в своем положении и надлежащим образом направить свое поведение, и личное, и как членов сословия»[12].

Представляется, что для России с учетом прерванной правовой традиции сравнительная юриспруденция в собственном историческом контексте имеет ничуть не меньшее значение, нежели анализ правовых систем и институтов, функционирующих в настоящий период в других странах. Речь идет о переносе идентичностей во времени и пространстве. В этой связи необходимо отметить, что в современном российском правоведении существуют два направления сравнительно-правовых исследований. Первое связано с освоением чужого опыта, рецепцией  принципов и институтов зарубежного права (сравнения «по горизонтали»). Второе – с изучением традиций отечественного права, пониманием его истоков, анализом накопленного опыта (сравнения «по вертикали»).

 При принятии решения на уровне власти, оформление нового института  в законодательстве, иных нормативных актах необходимо прогнозирование ситуации, связанной с введением новой правовой конструкции в плане ее интеграции в правовую систему страны, построение  функциональных связей между действующими или предполагаемыми к введению правовыми институтами.

[5]  См.: Концепция судебной реформы в Российской Федерации. М., 1992.