:  
 
You are on the old site. Go to the new website linknew website link
Вы находитесь на старом сайте. Перейдите на новый по ссылке.

 
 Архив новостей
 Новости сайта
 Поиск
 Проекты
 Статьи






. .

? !



Отдельные статьи

Александров А.С. Основание и условия для особого порядка принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным обвинением


2003, Государство и право № 12, , , Александров А.С., Александров А.С., доцент кафедры уголовного процесса НА МВД РФ

ОСНОВАНИЕ И УСЛОВИЯ ДЛЯ ОСОБОГО ПОРЯДКА ПРИНЯТИЯ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ
ПРИ СОГЛАСИИ ОБВИНЯЕМОГО С ПРЕДЪЯВЛЕННЫМ ОБВИНЕНИЕМ


(опубликована, с сокращениями, как “Основание и условия для особого порядка принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным обвинением” // Государство и право. – 2003. – № 12. – С. 43-52).

Появлению в УПК РФ главы 40, предусматривающей “особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным обвинением”, предшествовала оживленная научная дискуссия о целесообразности введения института “сделки о признании” в российское уголовно-процессуальное право. Дискуссия обнажила два подхода к данной проблеме. Более многочисленные сторонники института сделок о признании вины1 чаще всего обосновывали свою позицию прагматическими доводами: об ускорении и упрощении судопроизводства, экономии материальных затрат2. Впрочем, С. Тейман проницательно указал и на идеологическую подоплеку рецепции данного института3.
Те немногие, кто возражал против введения института сделки о признании в русское право, также приводили не менее убедительные доводы4. Опять же примечательно, что наиболее последовательный противник заимствования данного института – проф. И.Л. Петрухин в основу своей аргументации положил исходный тезис о том, что данный институт чужд российскому менталитету5.
Действительно, пример с институтом “сделки о признании” иллюстрирует, как нельзя более ярко, комплекс фундаментальных проблем, связанных с реформированием русского уголовного процесса, с одной стороны, и преемственностью и следованию традиции в праве, с другой. Осмысливая данный правовой институт, мы доходим до топологических основ, имеющихся в языке права.
Каковы же они? Никто, очевидно, не знает. Но можно ссылаться на некие особенности “менталитета нации”, добиваясь расположения аудитории к своей точке зрения.
Известно, что система аргументации признается убедительной в том случае, если мы разделяем исходную посылку аргументатора. Получение согласия аудитории с отправной посылкой оратора является важнейшим принципом аргументации. “Нельзя аргументировать в отсутствии согласия аудитории с отправной посылкой аргументатора. Приступить к аргументации - это значит адаптироваться к аудитории, т.е. выбрать какие-либо источники для аргументирования принятого тезиса, приемлемые для нее”6.
В споре относительно сделки о признании исходной точкой аргументации являются определенные идеологические предпочтения, разделяемые аудиторией и аргументатором. Вся система технических – юридических доводов центрируется вокруг тех или иных идеологем.
Полагаю, что проблема введения института, а теперь и проблема интерпретации текста гл. 40 УПК, есть прежде всего проблема выбора системы правовых ценностей. Наши последующие слова будут восприниматься как доводы теми, кто разделяет с нами определенные ценности, и будут только пустыми словами, кажущимися маловажными, для тех, кто не разделяет с нами эти ценности.
Введение в действие данного института это не столько техническая, сколько идеологическая проблема. Следует определиться с идеологическими ценностями, которые должны обосновываться при интерпретации текста закона7.
Очевидно, что по отношению к институту, предусмотренному гл. 40, в специфическом виде заявляет о себе старый вопрос о правовом пути, по которому пойдет Россия – по западному или по своему “собственному”. Как известно, в русском обществе на этот счет с 19 века существуют два мнения: западников и славянофилов. И снова: “Мы старый решаем вопрос - кто мы в этой старой Европе”.
Сегодня тех, кого называли западники, выступают с позиции единства законов логики, рационального мышления, универсальной грамматики, естественного права (или, что то же самое “общепринятых международно-правовых норм и принципов”), единства базовых юридических ценностей, унификации юридической процедуры.
“Традиционалисты” указывают на трудности переходного периода, исходят из самобытности, своеобразия (что можно расценивать и как - неразвитость) русской правовой культуры, языка.
На мой взгляд, судебная реформа, составной частью которой явилось принятие УПК РФ, направлена на приведение русского права к большему соответствию к европейским стандартам8. Что неизбежно ведет к изменениям в бытовавшей ранее процессуальной идеологии. Поэтому последовательной будет та интерпретация смысла ст. 314–318 УПК, которая основывается на идеологии состязательного процесса.
Вместе с тем нельзя игнорировать и то, что горизонт интерпретации обусловлен пределами национального правового языка, языкового опыта, в котором воплощена русская национальная правовая традиция.
Как отмечает Б. Кассен, исходные посылки правовой аргументации суть ценностные суждения9. В каждом отдельном термине, в каждом утверждении слышатся отголоски всей мировоззренческой основы, закрепленной в языковом опыте. “Общность взглядов на ценности берет свой исток в разделяемом носителями этих взглядов языке, говоря еще точнее, в языковой деятельности, в свидетельстве одновременно аксиологическом и феноменологическом”10.
Поэтому решение проблемы толкования текста закона зависит не только от идеологического позиционирования комментатора, но и фундаментальных изменений в языке права. Именно последние, очевидно, являются решающими для усвоения той или иной идеи в национальном правовом дискурсе. Осознание факта сопротивление языкового материала заставляет предпринять усилия по его преодолению, что ведет к радикализации выводов. Я вполне сознательно иду на это в предлагаемой интерпретации. Считаю, что такой подход поможет проявиться более правильному пониманию рассматриваемого института. И, возможно, будет способствовать смене познавательной парадигмы отечественного правоведения.
Будем исходить, что этико-правовые ценности универсальны и могут быть выражены на любом языке. Скажем так: рано или поздно11. Кстати, универсализму базовых нравственно-правовых императивов можно соотнести законы мышления – логический аппарат.
Далее, осознание власти языка формирует новое отношение интерпретатора к тексту. Я исхожу из того, что нет никакой реальности “объективного права” кроме текста закона, смысл которого принадлежит всем, кто интерпретирует его12. Как отмечает Ж. Деррида: “чтение не должно ограничиваться удвоением текста, однако оно не имеет права и выходить за его рамки, обращаясь к чему-то другому – к внешнему объекту (метафизическая, историческая, психобиографическая и прочая реальность) или к внетекстовому означаемому, содержание которого бы возникло (или могло бы возникнуть) вне языка... Внетекстовой реальности вообще не существует”13. На тексте, как поле смыслопроизводства, мы замыкаем всю правовую проблематику, ибо “не существует голоса Науки, Права, Социального института, звучание которого можно было бы расслышать за голосом самого текста”14. Текст закона пуст, разомкнут. В том смысле, что в нем нет готового, истинного смысла15. И одновременно, он значим в процессе речи/письма по производству смысла16.
По словам Х.–Г. Гадамера, понимание текста не является психологической транспозицией. Смысловой горизонт понимания не может быть ограничен ни тем, что имел в виду автор, ни горизонтом того адресата, которому первоначально предназначался текст. Канон о том, что нельзя вкладывать в текст ничего такого, чего не могли иметь в виду автор и первоначальный читатель - имеет применение лишь к отдельным случаям. “Ведь тексты вовсе не добиваются от нас, чтобы мы понимали их как выражение субъективности их автора. Поэтому смысл текста не может быть определен с точки зрения этой субъективности”17.
Уверен, что проблема “реальности” анализируемого юридического института18 зависит отнюдь не только от законодателя. Ибо понимание текста закона может оказаться не совсем таким (или совсем не таким), на который рассчитывал его создатель. Интерпретация текста закона является не прочтение буквального смысла текста, не угадывание воли автора, а навязывание идеологии. Валидность текста закона, его “правовость” подтверждается риторической аргументацией. Риторика инсталлирует право в тексте. Риторическая аргументация выявляет значимость текста закона для аудитории, делает его “правом-тут”. Риторика права – это текст закона в процессе его проговаривания, интерпретации в определенном идеологическом контексте.
Для меня при истолковании смысла текста главы 40 исходными началами являются идеи состязательности, диспозитивности, формальной истины. Эти идеи определяют направление интерпретации текста закона. Потом, важнейшим смыслообразующим фактором является исковая модель уголовного обвинения, что естественно в состязательном процессе. Из этого вытекает то, что предметом рассмотрения уголовного суда является предъявленный обвинителем уголовный иск – обвинение, а не виновность вообще19.
Если формулирование, предъявление и доказывание обвинения зависит от обвинителя, то в свою очередь, сторона защиты является полновластным распорядителем возражений против обвинения. Сторона защиты может признать уголовный иск, устранив тем самым необходимость всяких дальнейших доказательств со стороны обвинителя. Поэтому признание обвиняемым своей виновности равносильно обязательному для суда отказу стороны защиты от представления доказательств против обвинения. При наличии такого сознания другие доказательства обвинения делаются излишними, остается применить закон к установленному сторонами в суде факту.
На этих положениях зиждется институт сделки о признании. Эти идеи замутнены, отчасти искажены теми изъятиями и оговорками, которые обусловлены как самой законодательной техникой, так и специально сделаны законодателем под влиянием сиюминутных, политических соображений20. Отсюда те двусмысленности, неопределенности и лакуны, имеющиеся в тексте гл. 40 УПК, которые требуют восполняющего комментария.
Важно признать, что главная идея института “сделки о признании” входит в противоречие с господствовавшей на протяжении веков в русском уголовном процессе интенцией “сыскать допряму”, “провести всестороннее, полное и объективное расследование”. Всегда считалось, что факт преступления порождает уголовный процесс. Основой процессуальных отношений является материальное уголовно-правовое отношение. Поэтому фактическая виновность является предметом исследования как сторон, так и суда. Обвинение при этом есть лишь процессуальная форма, инициирующая уголовно-правовой спор о виновности лица в совершении преступления (т.е. о реальном факте).
Если идти дальше в рассуждении о праве на уголовное обвинение, то мы упремся в понятие виновности и его генезиса в русском праве. А это, в свою очередь обусловлено как непосредственно языковыми (отнюдь не только терминологическими), так и производными от них культурными (религиозными, философскими) явлениями. В конце-концов при осмыслении этой проблемы мы неизбежно приходим к неким первичным концептам – Разум и Mind, Правда и Truth, Справедливость и Justice21. Некоторые полагают, что эти концепты являются разными на Западе и на Востоке- “Запад есть запад, восток есть восток”.
Полагаем, институт сделки о признании в своей подоснове имеет латинскую правовую идеологию, выраженную в соответствующей юридической технике22. Она формирует не то чтобы способ мышления, а образ видения мира, мировоззрение юриста.
1)nemo judex sine actor – нет процесса без иска.
2)judex ne eat ultra petita partium – cуд не может выйти за рамки требований сторон (правило о тождестве иска).
3)nemo invitus agere cogitur – отказ стороны от иска прекращает дело.
4)признание обвиняемым уголовного иска является актом распоряжения иском – re in juducium dedacta – влекущим за собою решение об удовлетворении иска, хотя бы суд был убежден в обратном.
За этими формулировками стоит понимание того, что без обвинения для юриста нет преступления. Вся английская правовая культура судопроизводства проникнута с древних времен этой интенцией23. Не сам факт совершения преступления, а иск обвинителя порождает дело. Отсюда и отсутствие “явки с повинной” как повода для возбуждения процесса в английском праве (должен быть обязательно человек, берущий на себя обязанность подтвердить виновность явившегося с повинной). Отсюда то значение, которое придавалось и придается в английском праве признанию подсудимым своей вины. Система интенсионал-значений, заложенная в латинском юридическом языке определяет способ смыслопроизводства, образ умствования юристов, оперирующих им.
Таким образом, для суда юридическое значение имеет на сам факт преступления (causa delicti), а обвинение - уголовный иск (accusatio)24. Суд должен разрешить этот иск на основе доказательственного материала, представленного сторонами.
Подобное понимание оснований уголовного обвинения, и равно - оснований уголовного судопроизводства было (до недавнего времени) вещью совершенно немыслимой у нас. “Слово и дело”, “сыскать до пряму”, “всестороннее, полное и объективное” расследование - вот характерные для нашего права высказывания25.
Но я считаю, что в последние годы законодатель постепенно отходил от этой традиции. Корпус знаковых высказываний, выражающих суть новой правовой идеологии, воплотился в Конституции РФ и главе 2 УПК РФ. Поэтому они и должны составлять основную канву интерпретации интересующего нас текста.
Ключевым моментом в этой интерпретации является трактовка “основания(ий)” для реализации “особого порядка”.
Само название ст. 314 УПК указывает на то, что в ней содержатся нормы, регламентирующие “основания” для применения “особого порядка”. Однако в ч. 3 ст. 314 применительно к обстоятельствам, приведенным в ч. 1 и 2 ст. 314 говорится уже как об “условиях”, делающих возможными применение таковой процедуры.
Между тем, в ч. 2 ст. 314 говорится о “случае, предусмотренном частью первой настоящей статьи”. Кроме того, необходимо учесть и то, что в п. 2 ч. 5 ст. 217 говорится ”о применении особого порядка судебного разбирательства - “в случаях, предусмотренных статьей 314 настоящего Кодекса”.
Таким образом, законодатель употребляет разные термины и формулировки для квалификации приводимых в ст. 314 обстоятельств.
Систематический анализ норм, содержащихся в ст. 314–316, п. 2 ч. 5 ст. 217 позволяет сделать вывод о наличии разных по степени значимости обстоятельств, с которыми связывается возможность применения данной процессуальной формы.
Выход видится в том, чтобы под “случаем”, о котором говорится в ч. 1 ст. 314, видеть сложный юридический факт, который образует процессуальное основание и несколько условий, которые можно назвать условиями первой очереди. Они указаны в ч. 1 ст. 314. Остальные условия – второй очереди – определяют особенности рассматриваемой процедуры для некоторых категорий дел.
Полный набор условий формирует понятие “основание”. Поскольку по делам разных форм обвинения набор условий может разным, постольку следует говорить, что в ст. 314 имеется не одно, а несколько оснований.
Процессуальным основанием для применения судом “особого порядка” является предъявленное лицу обвинение в совершении преступления, за которое наказание не превышает 5 лет лишения свободы.
Считаю, что смысл предложения, изложенного в ч. 1 ст. 314 УПК, следует истолковывать именно таким образом. Хотя это и противоречит правилам грамматики и, очевидно, “воле законодателя”.
Но идеология “бьет” грамматику. Система идеологических предпочтений, которые закреплены в главе 2 УПК, определяют не только общую направленность толкования, но и заставляют интерпретатора “договаривать до конца” за законодателя там, где он в нерешительности останавливается, кладет предел развитию идеи.
Оговорка, сделанная законодателем относительно пределов применения нового института, входит в противоречие с его основной идеей – о договорном характере судебной истины; она расходится с идеологией состязательного процесса, заложенной в УПК. Поэтому толкователь вправе восстановить смысловую конфигурацию модели сделки о признании в тексте главы 40-ой УПК, прибегнув к восполняющему комментарию. Как отмечал Н.А. Гредескул: “Мы не можем ограничиваться волей законодателя ?...? Должен наступить совершенно особенный умственный процесс: заполнение пробелов в праве, т.е. пополнения недостатка в воле, и устранения избытка воли там, где он имеется”26. Следовательно, interpretatio - есть процесс преобразования (образования!) права. “Значит, то, чего нам не дает законодатель, мы должны дать ему сами”27. Тем самым речь идет не о пополнении воли законодателя, а о том “восполнении”, которое трактуется Ж. Дерридой, как добавка и подмена28.
Бытие права состоит в цепочке восполнений “воли законодателя”29, или в совокупности замен, подмен, добавлений, приложений, компенсаций первоначального смысла, сюжета текста законодательного акта, осуществляемых в процессе чтения этого текста.
Поэтому полагаем, применение процедуры, предусмотренной главой 40, зависит не от фактически совершенного преступления, а от квалификации его обвинителем в тексте обвинения. Только текст обвинительного заключения (акта) реален для суда в плане определения предмета судебного рассмотрения. Помимо него нет другой реальности, относительно которой суду следовало бы принимать какие-либо юридически значимые решения.
Заметим, что на практике ограничение на применение “особого порядка” легко может быть проигнорировано. В самом деле, отсутствие института возвращения дела на дополнительное расследование лишает суд средства приведения содержания утверждения обвинения в соответствие с реальной действительностью.
На то, что для суда юридическое значение имеет не сам факт преступления (causa delicti), а обвинение - уголовный иск (accusatio) указывает ряд принципиальных положений УПК. Прежде всего ст. 15 УПК. В ней закреплено положение о пассивной роли суда по отношению к активности состязующихся сторон. Суд не является органом уголовного преследования, не выступает на стороне обвинения или стороне защиты. Суд создает необходимые условия для состязания, для исполнения сторонами их процессуальных обязанностей и осуществления предоставленных им прав. Суд не связан обязанностью обеспечить проведение всестороннего, полного и объективного расследования дела. Не связан требованием установления объективной истины, но только требованием разрешить уголовное дело на основании предоставленных ему доказательств, т.е. вынести законный, обоснованный, справедливый договор. Согласно ч. 2 ст. 297 приговор признается законным, обоснованным и справедливым, если он постановлен в соответствии с требованиями УПК и основан на правильном применении уголовного закона. Если эти требования выполнены судья обязан разрешить уголовное дело и вынести свое решение.
Наконец, на то, что обвинительный приговор, постановленный в порядке гл. 40, представляет собой судебное удостоверение “договорной истины” указывают пределы его обжалования в апелляционном и кассационном порядке (ст. 317).
Отсутствие основания пересмотра приговора суда, принятого в порядке ст. 316, которое предусмотрено п. 1 ст. 379, является признанием того, что выводы суда, содержащиеся в обвинительном приговоре, отражают позицию сторон в деле, а не “реальные факты”.
Согласно ч. 1 ст. 252 пределы судебного разбирательства в отношении обвиняемого определяются предъявленным ему обвинением –judex ne eat ultra petita partium – cуд не может выйти за рамки требований сторон.
В соответствии с ч. 5 ст. 236, ч. 7, 8 ст. 246 УПК – полный или частичный отказ от обвинения влечет за собой прекращение уголовного дела судом (nemo judex sine actor – нет процесса без иска).
Акты как позитивного распоряжения обвинением, так и акты негативного распоряжения, осуществляемые обвинителем, образуют процессуальные основания судебного дела. Они (акты по распоряжению уголовным иском обвинителя) конституируют не только предмет и пределы, но и самое уголовное дело, как юридический казус, требующий разрешения со стороны суда.
Обвинитель (как частный, так и публичный) вправе создать основание для применения особого порядка судебного разбирательства, как устанавливая сущность обвинения, так и формулируя его. В этом проявляется свобода распоряжения прокурором своего материального права на уголовный иск30.
Прагматическое назначение института сделки о признании видится мной и как средстве “развязывания языка” обвиняемого. Прокурор может обещать обвиняемому применить этот институт взамен на сотрудничество, дачу показаний против, скажем, организаторов преступления31.
Таким образом, под основанием, упоминаемом в ч. 1 ст. 314, следует понимать не совершенное уголовное преступление, а обвинение, т.е. утверждение о совершении определенным лицом деяния, запрещенного уголовным законом, выдвинутое в порядке, установленном УПК (п. 22 ст. 5 УПК), признать которое согласился обвиняемый.
Полагаю, правовой институт, предусмотренный гл. 40, есть особая форма реализации государственного обвинения по делам публичного и частно-публичного обвинения. Принципиальность новизны данного института состоит в ограничении публичности диспозитивностью. Предмет уголовного иска может быть определен прокурором не в одностороннем порядке для защиты публичного интереса, исходя только из требований закона и фактических обстоятельств дела, а в результате договора со стороной защиты32. Причем сформулированное подобным образом обвинение является результатом двустороннего волеизъявления сторон, т.е. подразумевается учет мнения участников процесса, имеющего признаваемый законом частный интерес в деле, а также их представителей.
Поэтому обоюдное согласие стороны обвинения и стороны защиты на применение рассматриваемой процедуры составляет первое и непременное условие для применения “особого порядка”. Другие факторы, указанные в ч. 1 ст. 314, с необходимостью обуславливают возможность реализации “особого порядка” при наличии указанной causa formalis.
Полагаю, что все указанные в ч. 1 ст. 314 факторы, связанные с отношением сторон к обвинению - это условия первой очереди.
Они являются обязательными по уголовным делам в независимости формы обвинения -частного, частно-публичного и публичного.
Процессуальными условиями (первой очереди) для применения сокращенной судебной процедуры являются:
1. согласие стороны обвинения в лице а) государственного обвинителя - прокурора и потерпевшего или б) частного обвинителя или его законного представитель и представитель по уголовным делам частного обвинения (п. 59 ст. 5) с предъявленным обвиняемому обвинением.
2. согласие обвиняемого с предъявленным ему обвинением.
Признание обвиняемым уголовного иска является актом распоряжения иском с его стороны - re in juducium dedacta.
Получение такого согласия при производстве у мирового судьи по делам частного обвинения является обязательным для мирового судьи - он выносит обвинительный приговор. По делам публичного и частно-публичного обвинения судья не связан предметом соглашения сторон - относительно обвинения- и может вынести оправдательный приговор или прекратить уголовное дело или вынести обвинительный приговор по результатам судебного разбирательства, проведенного в общем порядке.
3. полное признание обвиняемым своей вины по предъявленному обвинению.
При отказе подсудимого признать свою вину судья обязан в силу ч. 3 ст. 314 и ч. 2 ст. 316 УПК принять решение о назначении судебного разбирательства в общем порядке.
4. наличие ходатайства обвиняемого о постановлении приговора без проведения судебного разбирательства.
По уголовному делу, по которому проводилось предварительное следствие, порядок заявления обвиняемым ходатайства предусмотрен ст. 217 ч. 5, ч. 2 ст. 218, ст. 229 ч. 2 п. 4, ст. 315, ст. 236 УПК.
По делам, по которым предварительное расследование проводилось в форме дознания, ходатайство обвиняемым заявляется в порядке ч. 2 ст. 225 УПК – в ходе ознакомления с материалами уголовного дела.
Такого рода ходатайство обвиняемый может сделать и ранее окончания предварительного расследования. Обвиняемый не ограничен в плане времени подачи ходатайств (ч. 1 ст. 120 УПК). Следователь может разъяснить обвиняемому его право на заявление подобного ходатайства, когда обвиняемый при предъявлении ему обвинения полностью признал свою вину. Об этом делается соответствующая запись в протоколе допроса обвиняемого. Естественно, фактическая договоренность о содержании обвинения может быть достигнута и до предъявления обвинения.
Кроме того, следует иметь в виду положения главы 15 УПК, определяющей общий порядок заявления, рассмотрения и разрешения ходатайств - употребляется по всем остальным категориям уголовных дел, включая дела частного обвинения.
Условия второй очереди перечисляются в других частях ст. 314, а также содержатся в ч. 1 ст. 315, ч. 1 ст. 316 УПК. К таковым относятся:
1. обвиняемый осознает характер и последствия заявленного им ходатайства;
2. ходатайство было заявлено добровольно и после проведения консультаций с защитником;
3. заявление ходатайства о постановлении обвинительного приговора без проведения судебного разбирательства должно быть сделано обвиняемым в присутствии защитника (ч. 1 ст. 315). В соответствии с п. 7 ч. 1 ст. 51 УПК участие защитника обеспечивается с момента заявления хотя бы одним из обвиняемых такого рода ходатайства.
Если защитник не приглашен самим обвиняемым, его законным представителем, а также другими лицами по поручению или с согласия обвиняемого, то дознаватель, следователь, прокурор или суд обязаны сами обеспечить участие защитника в процессе ( ч. 3 ст. 51 УПК). Иными словами, это обязан сделать тот орган, в производстве которого на момент поступления ходатайства находилось уголовное дело.
4. предъявлено обвинение (предъявлено постановление о привлечении в качестве обвиняемого (ст. 172, 173), составлен обвинительный акт и обвиняемый ознакомлен с ним (ст. 225, 226), по делу частного обвинения – вручена копия поданного частным обвинителем заявления и мировым судьей вынесено постановление о назначении судебного заседания ( ч. 3 ст. 319).
Следует иметь в виду, что при наличии ходатайства обвиняемого, заявленного в порядке п. 1 ч. 2 ст. 315, прокурор вправе при утверждении обвинительного заключения изменить объем обвинения или квалификацию действий обвиняемого по уголовному закону о менее тяжком преступлении (п. 1 ч. 2 ст. 221 УПК). Аналогичным образом прокурор может поступить с обвинительным актом (ч. 2 ст. 226 УПК). В стадии предварительного слушания прокурор может изменить обвинение в сторону смягчения (ч. 5 ст. 236, ч. 7 ст. 246, ч. 5 ст. 37 УПК).
В подобных случаях приобретает актуальность норма, содержащаяся в ч. 4 ст. 314 УПК. Все указанные в ней лица, в том числе потерпевший по делу публичного обвинения, должны быть согласны с тем обвинением, о котором пришли к согласию прокурор и обвиняемый. В противном случае судья обязан назначить судебное заседание в общем порядке.
Суд обязан исходить при рассмотрении дела из того обвинения, по которому дело поступило в суд.
Таким образом, в окончательном виде верхний предел обвинения определяется в постановлении судья о назначении судебного заседания. Именно согласие с этим обвинением является последним условием, необходимым для проведения сокращенной процедуры разбирательства по делу в суде.
5. обязательное проведение предварительного слушания по делу (публичного или частно-публичного обвинения), по которому заявлено ходатайство обвиняемым о постановлении приговора без проведения судебного разбирательства (п. 4 ч. 2 ст. 229 УПК). По делам частного обвинения это условие отсутствует.
6. подтверждение подсудимым ходатайства о постановлении приговора без проведения судебного разбирательства в связи с согласием с предъявленным обвинением в подготовительной части судебного разбирательства в присутствии защитника.
Итак, случай (казус), который следует иметь в виду применительно к ст. 314, есть совокупность процессуального оснований и условий, делающих возможным для суда сокращенный порядок разрешения уголовного дела, образующих сложный юридический состав.
Суд обязан удостовериться в наличии основания и в соблюдении всех условий, образующих состав случая, предусмотренного ст. 314. Это делается дважды.
Судья проверяет соблюдение условий первой очереди во время предварительного слушания. Если судья установит, что предусмотренные частями первой и второй настоящей статьи условия, при которых обвиняемым было заявлено ходатайство, не соблюдены, то он принимает решение о назначении судебного разбирательства в общем порядке.
Если во время предварительного слушания государственный либо частный обвинитель и (или) потерпевший станут возражать против заявленного обвиняемым ходатайства, то уголовное дело подлежит рассмотрению в общем порядке, о чем судья должен вынести решение в постановлении о назначении судебного заседания.
В стадии судебного разбирательства судья для того, чтобы вынести обвинительный приговор без проведения судебного разбирательства обязан установить наличие оснований полного набора всех вышеперчисленных условий, предусмотренных законом.
Однако пониманием условий и оснований проблема применения “особого порядка” не исчерпывается. В ч. 2 ст. 316 УПК говорится, что если судья придет к выводу, что обвинение, с которым согласился подсудимый, обоснованно, подтверждается доказательствами, собранными по уголовному делу, то он постановляет обвинительный приговор. Противоречит ли это выражение той смысловой конструкции, которую мы выстраиваем? Вправе ли судья проигнорировать договоренность сторон, если усомнится в достоверности, обоснованности обвинения? Полагаем, что нет. Положение, сформулированное в ч. 3 ст. 15 УПК, запрещает суду проявлять активность в собирании доказательств. Суд не должен стремится к отысканию абсолютной справедливости, он поверяет и определяет спорное право теми способами, которые установлены законом, и на основании доказательств, представленных сторонами. Как отмечал Н.Н. Розин: “В задачу суда не входит исследование того, насколько утверждения той или другой стороны отвечают действительности”33.
Состязательность – это не средство установления объективной истины судом, но самодостаточная форма диалога сторон, где судья – это слушатель, которого убеждают юристы-речедеятели. Суд слушает, оценивает то, что говорят участники следствия, но не выступает творцом речевых – доказательственных фактов. Последнее есть право сторон. Теперь главными производителями речевых фактов – судебных доказательств, стали стороны.
По своему содержанию власть судьи – это, с одной стороны, дисциплинарная власть, которая в равной степени распространяется и на обвинителя и на сторону защиты, с другой стороны, суд уполномочен управлять ходом судебного заседания, определять порядок и последовательность судебных действий, устранять препятствия для нормального рассмотрения дела, предоставлять возможность сторонам использовать свои права, и прежде всего, предоставлять подсудимому все средства к оправданию. Однако суд (судья) не должен подменять стороны как в том, что касается определения предмета процессуального спора, так и того, какими доказательственными средствами этот спор разрешается34. Он констатирует истину судебную – формальную юридическую истину, которая есть результат судоговорения. Суд обязан поставить точку в судебном разбирательстве там, где соглашение сторон положило естественный предел судоговорению.
Не менее интересно обсудить пределы обжалования сторонами обвинительного приговора судьи, постановленного в порядке ст. 316 УПК. Из оснований обжалования такого судебного решения законодатель исключает основание, предусмотренное п. 1 ст. 379 УПК. Буквально в этом пункте речь идет о “несоответствии выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам уголовного дела, установленным судом первой или апелляционной инстанции“.
Здесь законодатель явно ощущает нехватку35 средств юридической техники для выражения мысли о том, что стороны не могут поставить под сомнение (обжаловать) выводы суда, закрепленные в обвинительном приговоре, в виду их несоответствия фактическим обстоятельствам дела. Таким образом, презумпция истинности обвинительного приговора, вынесенного с соблюдением процессуальных правил, предусмотренных гл. 40, не может быть опровергнута на том основании, что выводы суда не соответствуют реальной действительности.
Таким образом, обвинение есть, приговор – тоже, а факта преступления -нет. Такое может быть и суд второй инстанции ничего не может изменить. Вот о чем идет речь.
В связи с этим можно констатировать появление новой процессуальной фикции – в обвинительном приговоре допускается несоответствие выводов суда фактическим обстоятельствам дела. Однако его фиктивность не подлежит оспариванию сторонами и не подлежит пересмотру вышестоящим судом.
Стороны, согласившиеся на постановление обвинительного приговора в порядке гл. 40, могут обжаловать его только в связи с допущенными нарушениями закона – материального или процессуального, а также несправедливостью приговора. Обжаловать его фактическую сторону они не в праве.
Ограничение пределов обжалования приговора, постановленного в соответствии со ст. 316 УПК, указывает на формальный характер истины закрепленной в нем. Суд второй инстанции не вправе отменить обвинительный приговор суда первой инстанции при установлении несоответствия выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам дела, установленным судом первой или апелляционной инстанции.
Подобные констатации входят в противоречие с коренной традицией отечественного уголовно-процессуального права – поиска “материальности”, объективности. В новом уголовно-процессуальном законе допускается пресловутый отрыв “слова от дела”, обвинения от преступления.
Не это ли свидетельство слома старой эпистемы, заложенной в модель познания уголовного судопроизводства? Мы приветствуем это событие.
Эпистемологические революции происходят периодически. Именно тогда остро ощущается нехватка традиционных языковых средств для выражения новых сущностей. О чем-то подобном писал Н. Бор применительно к физике. Это когда в научном языке нет адекватных средств для описания новых явлений. Вся система языкового знания рушится - и для ее поддержки выдвигается принцип дополнительности.
Конечно, в ситуации с правом все сложнее. Если физика одна для любой нации, то культура, право у каждой нации своя. Каждый раз прививка к стволу права инородного тела проходит проверку на совместимость.
Американский исследователь У.Д. Mейнорд отмечает, что “plea bargaining” как правовой феномен, должен быть понимаем не только в его очевидных, формальных свойствах. Следует иметь в виду такие “deep-level discourse procedurеs”, которые обуславливают его разнообразные внешние характеристики. Вопрос состоит в том как эти глубинные дискурсивные свойства и поверхностные характеристики сочетаются и взаимно обуславливают друг друга, приводя к значимому результату36. Он приходит к выводу, что “plea bargaining” является разновидностью юридической системы речедеятельности или дискурса, которая тесна увязана с другими речевыми практиками, включая обыденный разговор. Специфика этого рода речедеятельности состоит в условиях уголовно-процессуальной процедуры, которые воздействуют на то как речедеятели принуждены достигать посредством речи договоренности37.
Для западной правовой культуры вполне естественно признание за судебной истиной формы

: 19/02/2008
: 3707
:
Преступность как объект научных исследований: проблемы и перспективы.
Вещественные доказательства: дары волхвов.
Основания для производства повторных и дополнительных следственных действий в российском уголовном судопроизводстве
Гилинский Я.И. «Все действительное разумно»
Отдельные вопросы предварительного расследования по делам частного обвинения
РЕЗНИК Г. ПРАВА ЧЕЛОВЕКА И ДОСТОИНСТВО ЛИЧНОСТИ – ОСНОВА МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Основные этапы законодательного регулирования дознания в Республике Узбекистан
Калиновский К.Б. Меры по защите участников уголовного процесса как общее условие предварительного расследования в российском уголовном процессе
Пирамида судебной власти
Особенности прекращения полномочий судьи по законодательству Республики Казахстан

| |


.:  ::   ::  :.

RusNuke2003 theme by PHP-Nuke -
IUAJ

(function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] || []; w[n].push(function() { Ya.Direct.insertInto(66602, "yandex_ad", { ad_format: "direct", font_size: 1, type: "horizontal", limit: 3, title_font_size: 2, site_bg_color: "FFFFFF", header_bg_color: "FEEAC7", title_color: "0000CC", url_color: "006600", text_color: "000000", hover_color: "0066FF", favicon: true, n
PHP Nuke CMS.
2005-2008. Поддержка cайта