Вопросы языкознания-3

Заметки об автореферате диссертации Дубровской Татьяны Викторовны «Судебный дискурс: речевое поведение судьи» на соискание ученой степени доктора филологических наук по специальности 10.02.19 – теория языка. Саратов, 2010 (40 с.)

 

Грюза: Не успели мы обсудить вопросы языкознания-2, как вот пожалуйста. Минюст вынес на общественное обсуждение проект документа: он устанавливает, что экспертизы по делам об экстремизме должны проводиться вне очереди. Они приоритетны. Такой приказ готовятся совместно подписать МЮ, ФСБ и МВД. Лингвисты-эксперты этих учреждений должны встать надежным заслоном для экстремистов.

Архиназаврус: Всецело одобряю. Давно пора. Наладить межведомственные связи и выработать единый подход к определению экстремизма, дать экспертам объективные критерии для оценки этого вредного явления и начать наконец наводить порядок. Как вы ни скажите – в дискурсивном пространстве.

Вот скажем с пиар-кампанией против МВД было бы гораздо проще справиться, если бы у нас был такой инструментарий.

Установлено, что она была спланирована и проведена ЦРУ, чтобы, значит, к 2012 году подготовить развал России.

60 агентов влияния были выявлены оперативным путем, вина их доказана. Это были журналюги, записные правозащитники, сионисты, либералы всякие, лакействующие перед Западом и даже некоторые оборотни в погонах (вроде Дымовского).

Но ФСБ и МВД сработали четко – и все накат прекратился.

Будем постепенно менять психологию сотрудников, модернизироваться.

Конечно, расстреливать мы никого не будем… но такие гражданские иски будем вваливать, что заткнуться все правозащитники-экстремалы. Сажать, кстати, тоже будем.

Грюза: Какой-то бред я слышу.

Червь: Выходит, дядя, недаром, наших 10 шпионов поменяли на ихних четверых?

Архиназаврус: Конечно, сынок. На самом деле мы накрячили америкосов. 60 их агентов влияния нейтрализовали, а они только 10 наших.

Червь: А что же мы не выслали всех врагов? Хотя бы публично назвали их что ли.

Архиназаврус (горячо): Понимаешь, сынок, это все сделано в оперативных интересах…

Грюза: Я не хочу слушать дальше вашу бредятину.

Что же касается судебных лингвистов, то есть гильдия судебных лингвистов (по крайней мере, была). Этот общественный институт должен стать независимым центром проведения такого рода экспертиз, которые можно будет противопоставлять государственным. Иначе очень быстро мы будем иметь дело с новой цензурой.

Два специалиста – два мнения. В Казахстане независимые центры судебно-лингвистических экспертиз помогают правозащитникам бороться с государством. Их привлекают СМИ для предпродажной подготовки публикаций. А в последующем – для участия в судебных разбирательствах.

Червь: Еще бы сюда независимого судью. А то ведь и слушать не будут вашего независимого эксперта. Повяжут как пучок редиса и все тут.

Грюза: Я априори не доверяю казенной судебно-лингвистической экспертизе.

Архиназаврус: Ничего, в милиции поверят.

Крабби: Вообще-то сегодня у нас песня о судебной лингвистике.

Кстати, по специальности 12.00.09 авторефераты нам перестали присылать – боятся. Да и не защищаются люди. На периферии. Только что разве в Москве. Но, скажем, я такие бабосы не готов платить, лучше пока пошлифую свой диссер.

Посмотрю, что дальше будет. Может ВАК вообще ликвидируют…

Грюза: Давай излагай, что у тебя есть об автореферате диссертации Дубровской Татьяны Викторовны «Судебный дискурс: речевое поведение судьи».

Крабби: Я изложу суть вопроса.

Судя по автореферату, диссертация Дубровской Т.В. вносит крупный вклад не только в отечественную теорию языка, но также и в юридическую науку. Многие мысли автора показались мне – процессуалисту занимательными и даже более того – созвучны моим оценкам нашего правосудия.

Не могу судить о состоянии разработки проблематики, ставшей предметом настоящего диссертационного, в отечественной филологии, поскольку не являюсь специалистом, но если слова Т.В. Дубровской о том, что судебный тип дискурса до настоящего времени не был объектом всестороннего исследования филологов, то это, конечно, было большим пробелом. Зато теперь этот досадный пробел восполнен.

Работу характеризует присущее дискурсивным исследованиям стремление установить зависимость речевого поведения участников институциональной коммуникации от особенностей устройства социального института – правосудия. Автор на основе сравнительного анализа российского и английского судебных дискурсов, речевого поведения судей делает интересные выводы относительно отличия российского правосудия от английского. Значимы выводы диссертанта относительно  национально-культурной специфики  речевого поведения русских и английских судей, выявлены универсальные и специфические характеристики речевого общения различных лингвокультурных общностей, выявлены зависимости этих характеристик от особенностей национального менталитета, исторического прошлого и современного общественного устройства.

Ученому-процессуалисту, озабоченному поисками причин того, почему не срабатывают у нас на практике механизмы состязательного судопроизводства, данный автореферат дает обильную пищу для размышлений. Распространенные в процессуальной литературе ссылки на менталитет, культуру, традицию, историю права и пр. причины получают конкретное наполнение фактическим материалом.

Считаю, что когнитивный подход автора к изучению судебно-правовой – речевой реальности оказал весьма плодотворным и побуждает к его использованию юристами. В частности, укажу на использование диссертантом моделей «жанры судейской речи», «драма». Интересно выделение им особенностей национального русского и английского мышления и конечно, выводы о специфике функционирования институтов правосудия в двух странах с позиции дискурсивности.

Эмпирическая база позволяет заключить об обоснованности выкладок, содержащихся в диссертации.

Считаю, что выводы диссертанта, выраженные в виде положений на защиту, заслуживают поддержки.

1. Языковая личность судьи имеет несколько граней, которые реализуются в различных ситуациях в ходе судебного процесса: судья-рефери, судья-участник драматического действа, судья-лингвист, судья-обычный человек.

2. Каждая роль судьи соотносится с осуществлением определенного вида деятельности и конкретными целями, которые достигаются средствами языка:

– судья-рефери обеспечивает справедливый судебный процесс, гарантирующий равные права сторонам, и в его речи особую роль играют метакоммуникативные средства с контролирующей и структуирующей функциями;

– судья-участник драмы является ключевой фигурой в реализации процесса как театрального и ритуального действа. Для его речи характерны устойчивые речевые формулы, юридическая лексика, сложный синтаксис, образно-экспрессивные приемы, соблюдение принципа вежливости.

Приводятся в автореферате определения и анализ других жанров: судья-лингвист, судья-обычный человек.

Во всех этих жанрах, по мнению автора, грань «судья-рефери» остается ведущей. Поэтому, на мой взгляд, стоит подумать о том, что толкование текста закона, высказываний участников, текстов есть не только и не столько принадлежность деятельности судьи-лингвиста, сколько судьи-рефери, как представителя власти.

3. Выделение жанров судейской речи: судебного допроса, напутственного слова присяжным, решения/приговора. Эти жанры взаимодействуют с нормами коммуникативного поведения в лингвокультурной общности и с традициями, существующими в системе правосудия.

По поводу этого положения, хотел бы заметить, что жанр судебного допроса включает в себе не только допрос, хотя его коммуникативная модель является базовой, но и другие следственные действия: очная ставка, опознание, проведение экспертизы, осмотр местности, помещения и пр. Наверное, правильнее говорить о жанре следственного действия. Я так думаю, как процессуалист.

Аналогичные замечания можно сделать и по поводу других жанров судейской речи. Напутственное слово, например. Ведь этой формой система формализованных диалогов председательствующего с присяжными (кандидатами в присяжные) не исчерпывается. Должен быть какой-то более емкий жанр.

4. Вывод о дискурсивном пространстве, образованном разными жанрами (положение четвертое), на мой взгляд, надо бы развить.

В частности, увязать его с общественным мнением, с народом (или по крайней мере экспертным сообществом, элитой) как адресатом юридического дискурса. Отсюда требования к прагматике судейского дискурса. Кого убеждает судейская речь, речь адвоката, речь обвинителя?

5. Хорошо, но мало сказано в положении № 8: «Отечественным судьям свойственно выполнение инквизиционных функций в силу закрепившейся в суде традиции и предшествующего личного профессионального опыта. Склонность к оценочности и использованию тактик интимизации общения в значительной степени объясняется чертами русского национального характера».

Червь (про себя): Блин, я всегда это подозревал.

Крабби: Вспомнилось, кстати, бердяевское: «В России есть нечто бабье: ей нравится рабствовать и вместе с тем порабощать». Это коррелирует с другим наблюдением автора: у судебной власти в России (в отличие, от Англии) и в самом деле бабье лицо - 72% судей в арбитражных судах – женщины (стр. 14 автореферата).

Грюза: Я так думаю, автор говорит об опережающей, упреждающей оценочности, которая сквозит в речевом поведении нашего судьи. Тонкое наблюдение. Такой тип речевого поведения судьи особенно нетерпим в суде с участием присяжных заседателей. Но он во многих судах доминирует.

Крабби: Для сравнения автор пишет, что для английских судей характерно нейтральное отношение к сторонам процесса, более последовательное соблюдение ритуальных условностей и принципа вежливости. Высокая речевая культура английских судей проявляется также в творческом использовании языка, в частности, в применении образно-экспрессивных средств и умении построить эффективный диалог с аудиторией (стр. автореферата 8). Думаю, что такое поведение типично для того дискурсивного, в котором власть находится в состоянии постоянного диалога с обществом, где судьи действуют не принципу я начальник – ты дурак, а в силу осознания ответственности за свои слова и решения перед обществом.

Я хотел бы услышать ответ автора на вопрос, что делать, чтобы наш судья перестал выполнять инквизиционные функции и стал судьей-рефери, чтобы его игра в судебной драме убеждала нас – аудиторию в надежности устоев права и государства, а не порождала сомнений в них.

Грюза: Я так думаю, что знакомство со стихией языка делает филолога созерцателем. Юристы они в большей степени марксисты: не только объяснить, но и изменить. Пафос научных сочинений юристов направлен на выработку предложений по совершенствованию действующего законодательства, правоприменения. Т.В. Дубровская предложений по усовершенствованию судебного дискурса. Скорее всего, такая постановка вопроса кажется ей даже неуместной.

Крабби: Но я-то озабочен тем, как сделать состязательность из декларации правовой реальностью. Ответа в этом тексте не нашел.

Так что в своих надеждах я обманулся. Хотя и своим путем Дубровская пришла к тем же выводам, которые нам и так известны.

Архиназаврус (ворчливо): Вот вы носитесь со своими филологами, но я так посмотрел – всего на двух страницах у нее поместились все положения, выносимые на защиту. Восемь штучек. У нас кандидаты с таким багажом вылезают. А уж доктора…

Не пойму, почему вы считаете лингвистику более точной наукой, дающую основу для правильного понимания процессуальных вещей. Где тут основа? Болтология одна.

Грюза: Лингвистика более точная наука, чем юриспруденция.

Архиназаврус: Тогда уж психология.

Крабби: Нет, я вам скажу – физиология, это да.

Червь: Химия. В основе всего химические процессы, в том числе и познавательных.

Уж я-то знаю…

Крабби: Итак, заканчиваю.

Количество публикаций по теме подтверждает профессионализм Т.В. Дубровской и степень ее погруженности в тему. Человек за рубежом работал, выступал. Апробация результатов исследования более чем достаточная.

Стиль изложения мне импонирует: «Вот стихи, а все понятно. Все на русском языке». Не обо всех текстах своих коллег могу сказать такое. А здесь мне было все понятно.

Общий вывод таков. Диссертация написана на стыке двух дисциплин, а потому и особо значима. В целом, подтверждается мое предположение о том, что теория языка может служить методологией для изучения процессуальных явлений. У филологии есть более наукообразный аппарат для изучения природы правовых явлений, а юристы скользят по поверхности.