1. Понятия «интерпретация» и «право» неразрывно связаны. И хотя наша правовая доктрина традиционно не признает за судебными прецедентами роль источника права, тем не менее, жизнь показала, как интерпретация Конституционным Судом законов творит право.

Право – это текст закона, помноженный на его интерпретацию, т.е. «начитанный» текст закона, «додуманный» смысл. Реальность права надо искать путем интерпретации смысла закона, она в его интертекстуальных связях.

Учитывая тематику нашей конференции, могу уточнить: право – это текст закона, проинтерпретированный Конституционным Судом РФ. КС развивает свою позицию по тому или иному вопросу. К первоначальной позиции добавляются постепенно новые рассуждения. Появляются новые нюансы в смысле его позиции, которые учитывают новые обстоятельства, изменение в ситуации и т.п. КС вовлекает в герменевтический круг толкования новые моменты, в их свете старые позиции получают новую трактовку, а в конечном итоге смысл комментируемого им закона преобразовывается.

Право (уголовно-процессуальное право в том числе) – это смысл текста закона, полученный (актуализированный) судом в результате интерпретационной, перзуазивной1, игровой деятельности сторон с применением рациональной аргументации, юридической техники, риторики, психологии, т.е. средств речевого убеждения. Если законодательство – это партитура, то право – это музыка, сама гармония смысла (если угодно – «логики права») и чувства/правовой эмоции (без последнего невозможен феномен справедливости2).

2. В классической юриспруденции «пробельность» в праве воспринимается как его недостаток. Все виды толкования предназначены для преодоления технической несовершенности закона, источником которой бывают самые разнообразные причины (исторические, материальные или человеческие) и распознавания воли законодателя. Толкование выступает как дополнение к закону, средство внесения дополнительной ясности в смысл закона.

Но если исходить из тезиса, что текст открыт, разомкнут, составляет часть гипертекста, что работа над текстом, его прочтение, интерпретация производят смысл, неподвластный воле законодателя, то элементы «интерпретация» и «право» мыслится как одно целое. Обратной стороной этого тезиса является постулат о том, что текст никогда не может быть переведен, истолкован до конца, и поскольку нет потенциально единого текста «текста текстов», к которому могут быть сведены смыслы, постольку интерпретация бесконечна.

3. Право – все в тексте закона, и одновременно вне него: оно в смысле, рожденном интерпретацией от этого закона. Интерпретация закона ведет не к выявлению воли законодателя или “истинного смысла”, который законодатель заботливо вложил в текст так, что нам остается только деловито подставлять свои уши, чтобы «оказаться осведомленными о праве». Интерпретация – это самостоятельная область порождения собственных смыслов, которые обратным ходом приписываются тексту закона. Так новый смысл прописывается в законе. Судебный дискурс подобно течению реки вымывает старый смысл из текста закона и привносит с собой новые смыслы; иногда он (дискурс) прокладывает новое русло для права, вопреки воле законодателя.

4. Не будет ошибкой сказать, что единственно правильного смысла у текста вообще нет3. Есть некая комбинаторика смыслов, вариативность которой, в конечном счете, создается языком судопроизводства. С момента написания текста закона, последний существует уже независимо от воли того, кто его написал. Его существование переносится в область интерпретации – смыслопроизводства. В принципе может быть столько же правдоподобных пониманий текста, сколько может быть различных перспектив или, по Гадамеру, “горизонтов понимания”. Значение никогда полностью не представляется в знаке или в системе знаков, но всегда является отложенным.

5. Определенность права есть временное состояние, есть результат победы какой-то интерпретации над другими – в данном случае, в данное время. Но эта победа временная. Неизбежен кризис смысла. Ведь жизнь развивается, возникают новые ситуации, образуются лакуны в смысле. Как только возникает сомнение в актуальности нормы права, как только кто-то предлагает новую интерпретацию ее смысла, начинается опять борьба и возникает ситуация смысловой неопределенности, т.е. кризис и соответственно появляется необходимость преодоления кризиса, выбора в пользу одной из альтернативных интерпретаций.

Наилучшей гарантией определенности права является разделение властей, конкурентная среда в правовом пространстве, открытость обсуждения правовых вопросов в независимом суде. А создать исчерпывающий в смысловом отношении, непротиворечивый, полный текст закона – иллюзия.

6. Проиллюстрируем сказанное выше историей интерпретации Конституционным Судом статьи 405 УПК РФ, а также статьями 371 и 380 УПК РСФСР. Она дает наглядное представление о том, как становился смысл запрета на поворот к худшему применительно к стадии надзорного производства.

Первоначальные позиции КС, сформулированные им в определении от 3 июля 1997 года, определении от 8 февраля 2001 года и некоторых других решениях состояли в следующем: 1) никому не может быть отказано в вынесении справедливого решения по делу в случаях, когда вступивший в законную силу, т.е. окончательный приговор, содержит судебную ошибку и его пересмотр необходим для обеспечения судебной защиты прав необоснованно осужденных граждан; 2) после окончательного разрешения дела ни один оправданный по обвинению в преступлении не может быть вновь судим за него и ни одному осужденному не может быть за то же деяние назначено еще одно, в том числе дополнительное, наказание, либо более суровое наказание, в то время как оправдание или смягчение наказания не исключается и после вынесения окончательных приговоров, так как такое изменение всегда служит защите прав граждан от допущенных судебных ошибок; 3) если обнаруживается, что какая-либо норма противоречит общепризнанным принципам и нормам международного права или международным договорам Российской Федерации, при рассмотрении конкретных дел надлежит применять правила соответствующих международных актов; 4) полномочия по принесению протеста на незаконный и необоснованный приговор, а значит, и по пересмотру такого приговора могут быть реализованы лишь при условии, что окончательный приговор содержит судебную ошибку и его пересмотр необходим для обеспечения судебной защиты прав необоснованно осужденных граждан, в других случаях окончательные приговоры опротестованию и пересмотру не подлежат; 5) общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации, являясь составной частью ее правовой системы, имеют приоритет перед законом, устанавливающим отличные от них правила, и подлежат непосредственному применению судами общей юрисдикции; 6) надзорное производство имеет дополнительное, резервное значение, используется, когда неприменимы или исчерпаны все другие средства процессуально-правовой защиты.

Из этих позиций, только первая содержала в себе тему «об исправлении судебной ошибки», чреватую угрозой истолкования ее в смыслах публичного толка, но и то была оговорка: исправление ошибки увязывалось с защитой прав осужденного.

Однако в ходе дальнейших интерпретаций смысла закона Конституционный Суд России стал «съедать» запрет к худшему. Вначале его аргументация носила так сказать подготовительный характер. В целом ряде его решений подтверждались такие позиции, как 1) надзорное производство по уголовным делам призвано обеспечить исправление судебных ошибок, с тем чтобы – исходя из принципов справедливости, соразмерности и правовой безопасности – гарантировать эффективную защиту конституционных ценностей, прежде всего прав и свобод человека и гражданина; 2) исключения из общего правила о запрете поворота к худшему допустимы лишь в качестве крайней меры, когда неисправление судебной ошибки искажало бы саму суть правосудия, смысл приговора как акта правосудия, разрушая необходимый баланс конституционно защищаемых ценностей, в том числе прав и законных интересов осужденных и потерпевших. Отсутствие возможности пересмотра окончательного судебного решения в связи с имевшим место в ходе предшествующего разбирательства фундаментальным нарушением, которое повлияло на исход дела, означало бы, что - вопреки принципу справедливости и основанным на нем конституционным гарантиям охраны достоинства личности и судебной защиты прав и свобод человека - такое ошибочное судебное решение не может быть исправлено; 3) по своему содержанию и предназначению пересмотр вступивших в законную силу, т.е. окончательных, судебных решений и новое рассмотрение дела - дополнительный способ обеспечения правосудности приговоров, который, имея резервное значение, используется, когда неприменимы или исчерпаны все другие средства процессуально-правовой защиты.

В интерпретации смысла статьи 405 УПК, которую Конституционный суд РФ проводил в постановлении от 11.05.2005 г. № 5-П, постановлении от 17.07.2007 г. № 13-П. публично-правовые мотивы усилились. В этом плане решающее значение имело постановлении КС от 11.05.2005 г. № 5-П, которое буквально умертвило статью 405 УПК, «лишило ее смысла», отменив абсолютный запрет на поворот к худшему, первоначально закрепленный в ней. Аргументация, к которой прибегнул здесь КС, родилась из тезиса о необходимости устранения допущенных в предшествующем разбирательстве существенных (фундаментальных) нарушений. Но впервые была дополнительно к нему введена тема о необходимости защиты прав потерпевшего, что оправдывало в совокупности с необходимостью обеспечения интересов правосудия частичное снятие запрета на поворот к худшему. Правовая позиция Конституционного Суда РФ, изложенная в Постановлении от 11 мая 2005 года N 5-П нашла подтверждение в Постановлении от 16.05.2007 г. № 6-п.

В Постановлении КС от 16.05.2007 г. № 6-п было закреплено: «Пересмотр вступившего в законную силу судебного решения в порядке надзора как средство исправления судебных ошибок имеет место в тех случаях, когда выявляются допущенные в ходе досудебного производства или при рассмотрении уголовного дела судом нарушения закона, которые повлияли или могли повлиять на всесторонность и полноту исследования обстоятельств дела, правильность уголовно-правовой оценки содеянного, обеспечение прав участников уголовного судопроизводства. В таких случаях отмена приговора или иного завершающего производство по уголовному делу решения в надзорном порядке и возвращение дела для нового его рассмотрения позволяют органам уголовного преследования и суду устранить свои собственные нарушения - как намеренные, так и явившиеся результатом заблуждения, хотя подобные нарушения могли и должны были бы быть предотвращены или исправлены еще до вступления соответствующего решения по уголовному делу в законную силу»4.

Конституционный Суд РФ руководствовался вроде бы благими пожеланиями – защита прав потерпевшего5. Но благими пожеланиями дорога в ад вымощена. Встав на путь пересмотра запрета на поворот к худшему, КС возглавил процесс ползучей реакции на демократические завоевания судебной реформы. Общий смысловой фон УПК как следствие сильно изменился.

В пореформенных (после 2002 г.) решениях КС, принимаемых по поводу надзорного производства, был сформулирован еще ряд позиций публично-правового толка, которые открыли путь к дальнейшей эрозии принципа о недопустимости поворота к худшему в надзорном производстве. Это видно по тому как расширялся смысл понятий «судебная ошибка» и «существенное (фундаментальное) нарушение», а именно: применительно к ним появились такие уточнения: 1) «искажает саму суть правосудия», 2) «разрушает необходимый баланс конституционно защищаемых ценностей, в том числе прав и законных интересов осужденных и потерпевших», 3) «неоспоримо» свидетельствуют о том, что; 4) решение суда не отвечает требованиям справедливости; 5) искажает саму суть правосудия, смысл приговора как акта правосудия,; 6) влечет причинение вреда гарантируемым Конституцией Российской Федерации правам и свободам человека и гражданина; 7) имеет фундаментальный, принципиальный характер, повлиявшее на исход дела6.

К настоящему времени ребром встал вопрос о необходимости дальнейшей корректировки статьи 405 УПК; ограничительное понимание «существенных (фундаментальных) нарушений», содержащееся в части 2 ст. 405 УПК, стало не соответствовать смыслу этого понятия, созданного совокупностью интерпретаций КС. Особенно если учесть сформированные (еще в контексте УПК РСФСР) позиции, содержащиеся в Постановление Конституционного Суда РФ от 17 июля 2002 г. N 13-П: 1) Вступивший в законную силу приговор - поскольку он не пересмотрен в установленном законом порядке, - будучи актом судебной власти, является обязательным для всех, включая суд, рассматривающий дело о новом преступлении лица, отбывающего наказание по данному приговору. Поэтому на случаи, когда вопреки указанному уголовно-правовому императиву суд при вынесении нового приговора ошибочно не присоединяет неотбытую часть наказания за предшествующее преступление, такая грубая судебная ошибка, в том числе после вступления приговора в законную силу. Иное означало бы, что приговор по предыдущему делу, по существу, неправомерно аннулируется, что - по смыслу статей 1 (часть 1), 17 (части 1 и 2), 19 (части 1 и 2), 55 (часть 3) и 118 (части 1 и 2) Конституции Российской Федерации во взаимосвязи с пунктом 2 статьи 4 Протокола N 7 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод - несовместимо с принципами уголовного права, противоречит самой идее правосудия, а потому недопустимо в правовом государстве; 2) исправления существенной очевидной ошибки, связанной с назначением наказания, - не противоречат критериям допустимости отмены окончательных приговоров, вытекающим из Конституции Российской Федерации и Конвенции о защите прав человека и основных свобод7.

Толкования формулировок «существенное нарушение, ведущее к неправильному разрешению дела», «такая обусловленная существенным нарушением судебная ошибка», «нарушение», «закон» и пр. достигли такой критической массы, что смысловые рамки термина «существенные (фундаментальные) нарушения» включают в себя и «нарушение уголовного закона». Несоблюдение обязательных, безусловных требований уголовного закона, обусловившие незаконность судебного решения в целом или части, должно считаться основанием к пересмотру неправильного судебного решения в порядке надзора с целью исправления судебной ошибки8.

Коготок увяз – всей птичке пропасть. Увязнув в собственных интерпретациях и позициях (с подачи прокуратуры и судов общей юрисдикции), КС практически способствовал созданию ухудшенного варианта советского надзорного производства. Произошел отход от общепризнанного принципа запрета на поворот к худшему в самой одиозной форме: повторное осуждение за одно и тоже преступление. А далее уже маячит инквизиционный стереотип «всесторонность, объективность и полнота», уже мелькавший, кстати, в аргументации КС. Значит, рано или поздно он тоже «выстрелит» – по тем формальным препятствиям, которые мешают его претворять в жизнь (тот же запрет на поворот к худшему).

7. Р. Барт заметил, “если текст рассматривают как если бы он был хранителем объективного смысла, то смысл становится настоящим цветком в созданном произведении. Но значение текста перестает быть адекватным понятием, как только к тексту начинают относиться как к производству (а не только как к продукту)”. Поскольку определяющим моментом в интерпретации текста является собственный потенциал, горизонт понимания интерпретатора (не в качестве некоей собственной упорно сохраняемой или проводимой точки зрения, а скорее как мнение и возможность, которую он вводит в игру и ставит на карту), постольку каждая новая интерпретация помогает нам действительно усвоить себе то, что якобы говорится в тексте – расширить свой горизонт понимания права. «Понять текст – это значит, что собственные мысли интерпретатора с самого начала участвуют в восстановлении смысла текста»9.

8. Еще Н.А. Гредескул пришел к выводу, что толкование правовых норм не сводится к тому, чтобы узнать истинную волю законодателя: “Мы не можем ограничиваться волей законодателя”10. “Должен наступить совершенно особенный умственный процесс: заполнение пробелов в праве, т.е. пополнениея недостатка в воле, и устранения избытка воли там, где он имеется”11. Следовательно, interpretatio - есть процесс преобразования (образования!) права. Задача применения норм права к отдельным конкретным случаям жизни всегда есть творческая деятельность. “Мы, по необходимости, должны дополнить их чисто творческим процессом - создать то, чего мы не нашли, ибо ни отложить решения задачи, ни удовольствоваться ее частичным решением мы здесь не можем, - значит, то, чего нам не дает законодатель, мы должны дать ему сами”12. Тем самым речь скорее идет не о пополнении воли законодаеля, а о том “восполнении”, которое трактуется Ж. Деррида, как добавка и подмена13.

Бытие права состоит в цепочке восполнений “воли законодателя”14, или в совокупности замен, подмен, добавлений, приложений, компенсаций первоначального смысла законодательного акта, осуществляемых в процессе чтения-письма текста, т.е. права=текста. “Даже самые ясные законы нуждаются в толковании. Законов, которые были бы совершенно ясны, не существует... Конкретизация объективных элементов права требуется всегда, при всякой норме права и притом всегда, так сказать в одном и том же смысле”15. По мнению Н.А. Гредескула, “задача судов вполне совпадает с интеллектуальным процессом распознавания согласия действий с правом”, не in abstracto, in concreto - в обстановке и условиях тех частных случаев жизни, в которых право должно найти свое осуществление16.

Восполнение, компенсация нехватки есть вообще общий механизм понимания, он же лежит и в основании интерпретации права. Как пишет Р. Барт: “Всякая сильная дискурсивная система есть представление (в театральном смысле – шоу), демонстрация аргументов, приемов защиты и нападения, устойчивых формул: своего рода мимодрама, которую субъект может наполнить своей энергией истерического наслаждения”17.

9. Идеологический нерв уголовного процесса сплетен из двух противоположных волокон: публичного и частного. Частное и публичное начала находятся диалектическом единстве и борьбе противоположностей. Публичный интерес состоит в том, чтобы наказать виновного: «impunitum non relinqui facinus”. Частный интерес заключается в создании гарантий гражданских прав и свобод на защиту: “innocentem non condamnari». Любая интерпретация идеологична. Вся риторическая аргументация – при интерпретации нормы закона на любом уровне власти – строится для защиты одной из идеологических позиций. Цель интерпретационной деятельности состоит в том, чтобы убедить слушателей в то, что данный смысл, вкладываемый в нормативное предписание, является истинным в сравнении со всеми другими мыслимым его интерпретациям. Следует признать тезис П. Рикера о диалектическом взаимодействии интерпретации с аргументацией.

10. Аргументы КС всегда имеют в качестве источников авторитетные тексты: Конституцию РФ, Европейскую конвенцию о правах человека и т.д. КС в своих интерпретациях апеллирует именно к таким источникам. В этих тестах они закреплены как исходные ценности, которые используются как источник изобретения и доказательства в других текстах18.

Значение мотивировочной части решений КС не менее велико, чем резолютивных: здесь изложены доводы, ходы мысли, рассуждения – которые могут быть заимствованы интерпретаторами (менее авторитетными) в построение своей позиции при истолковании текста закона в ходе разбирательства по делу. Решения КС – архив, склад заготовок для юридического аргументирования. Причем надо сказать – любой идеологической позиции, настолько богат к настоящему времени стал набор позиций, изложенных в этих решениях.

11. В современных условиях круг «настоящих» интерпретаторов предельно ограничен – система выдавливает тех, кто подвергает сомнению канонический смысл. Так получилось в силу объективных и субъективных причин, о которых нет времени распространяться. Конституционный Суд остается (пока) одним из немногих игроков на площадке, где в более или менее демократичной сталкиваются различные интерпретации, подходы, развивается искусство аргументация, творится живое право.

Роль КС в формировании реального права – через интерпретацию закона ведущая. Привилегированное значение КС как интерпретатора смысла закона, создателя права определяется самим законом. В сравнении с Пленумом Верховного суда его интерпретация обладает большей юридической силой, а во-вторых она более оперативно. Если Пленум идет за практикой, обощает ее результаты. То КС сам формирует стандарты для правоприменителя.

Развитие уголовно-процессуального права проходит через противоречия инквизиционной и следственной идеологии. Этот процесс можно сравнить со столкновениями тектонических плит; в местах столкновения возникает напряжение и разрушительные явления: так происходит и со смыслом закона, когда в нем сталкиваются интерпретации, различного идеологического содержания. Мы наблюдаем появление очагов напряжения, воспаления, местами происходит некроз ткани права, отмирание старого смысла и его замена новым. Происходит корректировка права, настройка его конфигурации. В настоящее время такими очагами нестабильности можно назвать статьи 405, 237 УПК РФ, их смысл активно преобразуется, в том числе с активным участием судов. Причем исход борьбы за смысл названных статей имеет глобальное значение для всего уголовно-процессуального права.

12. Интерпретации Конституционного Суда РФ шире простого определения конституционности тех или иных положений УПК, они формируют общий тренд, показывают, куда качнется маятник развития права. Тревожит, что в последних решениях Суд при построение доводов используют в качестве общих посылок, категории с публичным, государственным смысловым зарядом, вроде: «принципы справедливости, соразмерности и правовой безопасности», «справедливый баланс между интересами лица и необходимостью гарантировать эффективность системы уголовного правосудия», «баланс конституционно защищаемых ценностей, в том числе прав и законных интересов осужденных, с одной стороны, и прав и законных интересов других лиц, публичных интересов – с другой»19, «государство обязано обеспечить посредством правосудия защиту значимых для общества ценностей»20. Такая направленность рассуждений позволила Конституционному суду РФ отойти от правозащитной линии все боле становиться защитником интересов государства, проводником публичного начала. Можно приводить много тому примеров, в частности одобрение практики по своей инициативе рассматривать и разрешать суду вопрос об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу или о продлении срока содержания под стражей в случаях, когда сохраняются основания для применения этой меры пресечения; разрешить потерпевшему обжаловать в надзорной инстанции приговор в сторону ухудшения положения осужденного (оправданного)21. Очевидно, наметилась тенденция движения от частного начала к публичному. Вероятно, в поисках центра22.

13. Корпус решений КС – это собрание топов, т.е. опор для аргументации, вокруг которых организуется смысл. Чем этот набор богаче и разнообразнее, тем лучше (на мой взгляд) для смыслопроизводства. Ведь больше простора для интерпретации, а значит простора для развития права (в любом направлении), борьбы интерпретации, приложения риторики права, конкуренции мнений и т.п.

Любое решение КС есть интертекст23, так как другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях (поверхностных, в виде цитирования) и глубинных (идеологических) в более или менее узнаваемых формах. Это есть тексты правовой, европейской культуры. В решениях КС встречаются в перераспределенном виде частицы кодов, формул, моделей, фрагменты языка ЕСПЧ, отечественной судебной практики, законодательства. Решения КС – это плод правовой культуры, поскольку правовой язык всегда существовал до данного текста, а также вокруг него. Интертекстуальность, признак любого и всякого текста не ограничивается в своих характеристиках проблемой источников и влияний на него.

Интертекстуальность решений КС – это есть язык права – воплотивший в себе предыдущий и современный и будущий закон, который приходит к тексту не через путь прямого родства, задуманной имитации, но путем рассеивания. Это, если угодно, картина, которая обеспечивает Тексту=Праву не статус репродукции, но продуцирования. Дворкин хорошо показывает, что право находится не столько внутри кодексов, но внутри того, что он называет «цепочкой судей», находящихся в положении рассказчиков великого романа24.

14. Если в условиях демократии адресатом аргументации в пользу той или иной версии интерпретации закона является универсальная аудитория, а ближайшим и притом властным ее представителем – судья. В правильно устроенной судебной системе каждый судья – творец право, поскольку наделен полномочием выявлять подлинный смысл подлежащего применению закона независимо от каких-либо посторонний влияний. Судье народ доверяет право решить какая интерпретация закона является наиболее правильной. Каждое решение суда вносит вклад в развитие права. Потенциал права, его правовость складывается из суммы прочтений, истолкований законодательства.

Нам необходим переход от традиционного понимания права и государства, основанного на архетипическом отношении между Отцом и Сыном, к чему-то новому, связанного с общественной солидарностью, партнерством, открытостью к диалогу и инновациям, развитию. На наших глазах, происходит кризис традиционного правопонимания, кризис традиционалистской правовой культуры. То, на что «напоролась» судебная реформа – независимость суда, вернее отсутствие данной независимости, не есть порождение политической конъюнктуры, реализация чьего-то злого умысла. Это естественный результат системы воспитания юристов в нашей стране. Право не может быть выше порога понимания закона людей. Мой упрек адресован прежде всего судьям. К сожалению, судьи так воспитаны, что у них напрочь отсутствуют такие качества, как инициативность, независимость, ответственность за принимаемое решение не перед начальством, а перед правом. Наш судья не видит себя творцом права, а ждет указаний сверху. Законодатель занимается тем, что в десятый и сотый раз переделывает, латает относительно недавно принятый закон25. А в результате, право все более утрачивает свою связь с реальностью. Законодатель всегда действует с запозданием, творческой силы в судейском корпусе нет, свободы, независимости нет. Нет атмосферы конкуренции, творчества в юридических кругах, в кругах тех, кто судится в судах, толкует тексты законов. Народ же, по привычке, чувствует себя вне игры, которая ведется по правилам, так хорошо понятным ему испокон века: начальник всегда прав. А надо как минимум, чтобы каждый судья был творцом права. А по большому счету каждый из нас должен ощущать себя «источником» права, чувствовать свою сопричастность правовому бытию. Право – это не чиновничье дело, но всеобщее достояние, добытое в открытой, равной борьбе. Только смысл текста закона, прошедший проверку интерпретациями с разных сторон, учитывающих весь спектр идеологических, культурных и пр. составляющих, есть право.

Сноски и примечания

1 Перзуазивная (от лат. persuadere – переговаривать) речедеятельность означает обмен доводами и оказание лингво-психического воздействия с целью склонить суд к определенному мнению.

2 Ведь принято говорить «чувствую несправедливость» и «несправедливость» возмущает.

3 Можно приписать тексту закона единственное значение и даже в некотором смысле каноническое. Именно это старается сделать и правовая герменевтика и официальное толкование (авторитетное толкование), которая старается доказать, что текст содержит “правильное означающее”. Можно, конечно, таким образом на какое-то время захватить право на “Право”. Но вообще говоря это будет видимостью обладания Правом.

4 Постановление КС от 16.05.2007 г. № 6-п.

5 В том же духе он истолковал и статью 237 УПК и с теми же последствиями. Вначале КС убил первозданный смысл статьи, а после принятия УПК шаг за шагом стал восстанавливать институт возвращения дела прокурором, постепенно снимая одно за другим ограничения, наложенные на подобный возврат статьей 237 УПК.

6 См.: Постановление КС от 11.05.2005 г. № 5-П

7 В данном решении КС признал не противоречащими Конституции РФ находящиеся в нормативном единстве положения статьи 41 УК РСФСР, статьи 373, части третьей статьи 380 и части второй статьи 382 УПК РСФСР - в части, наделяющей надзорную инстанцию правомочием в течение года после вступления в законную силу обвинительного приговора отменить его в связи с неприсоединением неотбытой части наказания по предыдущему приговору и передать дело на новое рассмотрение для исправления данного нарушения в суд первой инстанции (пункт 2. Постановления от 17 июля 2002 г. N 13-П).

8 Интерпретация, проигравшая той, что возобладала в официальном решениии КС (направленная на ограничение применения надзорного производства только необходимость защиты прав человека и гражданина; сохранения запрета на поворот к худшему) содержится в Особом мнении судьи Конституционного Суда РФ С.М. Казанцева по делу о проверке конституционности положений статьи 237, пункта 2 части 2 и части 3 статьи 413 и статьи 418 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (Постановление Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 г. N 6-П "По делу о проверке конституционности положений статей 237, 413 и 418 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Курганского областного суда").

9 Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 451-452.

10 См. : Гредескул Н.А. К учению об осуществлении права. Интеллектуальный процесс, требующийся для осуществления права. Харьков. 1900. С.144, 147, 157-159.

11 См. : Гредескул Н.А. Указ. соч. – С.139.

12 См. : Гредескул Н.А. Указ. соч. – С. 144.

13 См.: Деррида Ж. С. 301, 307-312, 375,418-423, 449, 490, 497, 508-509..

14 См. об этом Деррида Ж. С. 494, 510.

15 См. : Гредескул Н.А. Указ. соч. – С. 159.

16 См. : Гредескул Н.А. Указ. соч. – С. 233.

17 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика (пер. Г.К. Косикова). – М.: Изд. группа “Прогресс”, “Универс”, 1996.– С. 538.

18 Рождественский Ю.В. Указ. соч. – С. 424.

19 См.: пункты 3.1., 4.2., 5 мотивировочной части постановления Конституционного Суда РФ по делу о проверке конституционности статьи 405 УПК РФ в связи с запросом Курганского областного суда, жалобами Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, производственно-технического кооператива «Содействие», общества с ограниченной ответственностью «Карелия» и ряда граждан от 11 мая 2005 г. № 5-П // РГ. – 2005. – 20 мая. – № 106(3775).

20 См.: пункт 2.1. мотивировочной части постановления Конституционного Суда РФ по делу о проверке конституционности ряда положений Уголовно-процессуального кодекса РФ, регламентирующих порядок и сроки применения в качестве меры пресечения заключения под стражу на стадиях уголовного судопроизводства, следующих за окончанием предварительного расследования и направлением уголовного дела в суд, в связи с жалобами ряда граждан от 22 марта 2005 г. № 4-П // РГ. – 2005. – 1 апреля. – № 66 (3735).

21 Знаковый характер, на наш взгляд, имеет Постановление Конституционного Суда от 14 июля 2005 г. № 9-П, где содержится позиция о том, что «суд, исходя из принципов самостоятельности судебной власти и справедливого, независимого, объективного и беспристрастного правосудия (статьи 10 и 120 Конституции Российской Федерации), вправе, не ограничиваясь одной лишь констатацией пропуска давности привлечения налогоплательщика к ответственности, учесть иные обстоятельства, в частности по ходатайству налогового органа проверить, имели ли место неправомерные действия со стороны налогоплательщика, препятствующие нормальному ходу контрольных мероприятий и направленные на их затягивание по времени». И далее: «Как следует из статьи 123 (часть 3) Конституции Российской Федерации, согласно которой судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон, и конкретизирующих ее положений пункта 6 статьи 108 Налогового кодекса Российской Федерации и части 1 статьи 65 АПК Российской Федерации и части первой статьи 56 ГПК Российской Федерации, обязанность по доказыванию возлагается на налоговый орган; в условиях состязательности процесса он должен доказать те обстоятельства, на которые он ссылается как на основание своих требований и возражений. Суд же в соответствии со статьей 71 АПК Российской Федерации и статьей 67 ГПК Российской Федерации оценивает доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном, объективном и непосредственном исследовании имеющихся в деле доказательств, оценивает относимость, допустимость, достоверность каждого доказательства в отдельности, а также достаточность и взаимную связь доказательств в их совокупности; каждое доказательство подлежит оценке судом наряду с другими доказательствами; никакие доказательства не имеют для суда заранее установленной силы».

См.: Постановление Конституционного Суда РФ по делу о проверке конституционности положений статьи 113 Налогового кодекса РФ в связи с жалобой гр-ки Г.А. Поляковой и запросом Федерального арбитражного суда Московского округа от 14 июля 2005 г. № 9-П // РГ. – 2005. – 22 июля. – № 159 (3828).

22 Показателен такой штрих к смысловому ландшафту, в котором мы живем и интерпретируем закон, как X Всемирный русский народный Собор.

См.: Митрополит Кирилл – об итогах X Всемирного русского народного Собора // РГ. – 2006. – 21 апреля. – № 84 (4050).

23 Интертекст это обобщенное поле анонимных формул, корни которых часто с трудом обнаруживаются, а также неосознанных или же заавтоматизированных цитат, которые не заключаются в кавычки. Текст=Право (текст закона, помноженный на интерпретацию) представляет из себя полотно когда-то уже использованных цитат: или по Ж. Лакану – «расковыченная цитата».

24 См.: Рикер П. Справедливое. – М., 2005. – С. 298.

25 Яркий пример тому – УПК РФ (2001г.), число поправок в который уже перевалило, за 600.