Статья посвящена жизни, творчеству и научному наследию выдающегося советского уче­ного-процессуалиста, члена-корреспондента Академии наук СССР, доктора юридических наук, профессора Михаила Соломоновича Строговича (1894-1984).

Рассматриваются основные этапы профессионального пути ученого: от обучения в гимназии и инсти­туте до заслуженного признания лидером советской уголовно-процессуальной науки. Анализируются наиболее существенные публикации автора, посвященные природе уголовного процесса, состязатель­ности, презумпции невиновности, обеспечению прав личности и другим важнейшим вопросам, воз­никающим в связи с предварительным расследованием и судебным разбирательством уголовных дел. Высказанные М.С. Строговичем позиции оцениваются с точки зрения востребованности для развития современной уголовно-процессуальной доктрины, современного законодательства и правопримени­тельной практики.

При подготовке статьи использовались материалы личного дела М.С. Строговича и другие документы из архива Института государства и права РАН.

Ключевые слова: Институт государства и права РАН, Михаил Соломонович Строгович, обвинение, право обвиняемого на защиту, презумпция невиновности, принцип состязательности, советское пра­восудие, социалистическая законность, уголовное преследование, уголовный процесс.

На общем фоне множества ученых-про­цессуалистов, живших и работавших в совет­ский период разви­тия уголовной юсти­ции, всегда выделялось и продолжает выде­ляться имя члена-кор­респондента Академии наук СССР, доктора юридических наук, профессора Михаила Соломоновича Строговича. Это имя известно каждому человеку, так или иначе связанному с научными исследованиями в области судоустройства, судопроизводства, пра­воохранительной и правозащитной деятельности. М.С. Строгович — не просто крупный ученый-пра­вовед. Он был и остается общепризнанным науч­ным лидером, «патриархом» советского уголов­ного процесса, одним из создателей советской уголовно-процессуальной доктрины и советского уголовно-процессуального законодательства. Его долгая и насыщенная жизнь — наглядный пример честного и преданного служения своей стране, за­конности и юридической науке.

Михаил Соломонович — потомственный юрист. Он родился 29 (17) сентября 1894 г. в Санкт-Петер­бурге, однако вскоре семья перебралась в Москву. Его отец, Соломон Юльевич, много лет служил в Управлении Московско-Курской железной до­роги, а после революции работал в советских го­сударственных учреждениях; мать, Софья Моисе­евна, была домохозяйкой.

В 1913 г. М.С. Строгович окончил с серебряной медалью 2-ю Московскую гимназию[1], а в 1915 г. поступил на экономический факультет Москов­ского коммерческого института, впоследствии пе­реименованного в Институт народного хозяйства им. К. Маркса (ныне — Российский экономиче­ский университет им. Г.В. Плеханова); одновре­менно начал подрабатывать частными уроками. Однако намерения стать экономистом так и не были доведены до конца — сказалась «юридиче­ская» наследственность. Уже на втором курсе ин­ститута студент Строгович увлекся правоведением и начал скрупулезно изучать правовые, в том числе «судебные», дисциплины.

Полностью завершить очное образование Ми­хаил Соломонович так и не смог: помешала рево­люция. В 1918 г. он начал трудовую деятельность в качестве секретаря одного из отделов Народного комиссариата просвещения, а затем служил эконо­мистом отдела экономических исследований Выс­шего совета народного хозяйства РСФСР, в связи с чем в 1919 г. был вынужден временно прервать свое пребывание в институте. Возможность закон­чить обучение представилась лишь через несколько лет: в 1923 г. М.С. Строгович без отрыва от служ­бы успешно сдал оставшиеся экзамены, а в 1924 г. подготовил и защитил дипломную работу «Суд и администрация», удостоенную самой высокой оценки: «весьма удовлетворительно».

Начало профессиональной деятельности М.С. Строговича в сфере уголовной юстиции было положено в 1920 г., когда его как молодого и перспективного специалиста приняли на работу се­кретарем в штат только что организованного Глав­ного революционного военного трибунала войск внутренней охраны. Это был сложный период фор­мирования институтов вновь образованной социа­листической государственности, в том числе ран­ней советской системы судебных и правоохрани­тельных органов, — время, когда ввиду понятных причин многие энергичные, талантливые, склон­ные к усердию и проявлявшие работоспособность молодые люди могли рассчитывать на стремитель­ный карьерный рост и быстрое продвижение по службе. По всей вероятности, Михаил Соломоно­вич полностью оправдал проявленное к нему до­верие и возложенные на него надежды, поскольку всего через год возглавил отдел статистики Рево­люционного военного трибунала Республики, по­том — организационно-инструкторский отдел рас­положенного в Орджоникидзе Северо-Кавказского отделения Верховного трибунала при Всероссий­ском Центральном Исполнительном Комитете, а в 1923 г. (в 29 лет!) стал следователем-докладчи­ком Верховного Суда РСФСР.

Следующие 15 лет жизни М.С. Строговича были посвящены практической деятельности в органах советской прокуратуры: он служил помощником прокурора Уголовно-кассационной коллегии Вер­ховного Суда РСФСР, занимал ответственные долж­ности в Прокуратуре РСФСР, а затем и в Прокура­туре СССР; в течение нескольких лет работал под непосредственным руководством прокурора СССР А.Я. Вышинского. Именно тогда и был накоп­лен бесценный практический опыт, впоследствии сыгравший огромную роль в его доктринальных изысканиях по проблемам уголовной юстиции.

В этих непростых условиях без отрыва от проку­рорской практики он начал заниматься научной ра­ботой, активно писал и публиковался, в своих кни­гах и статьях часто спорил с оппонентами, по мно­гим вопросам имел собственную, далеко не всегда разделяемую коллегами, в том числе А.Я.Вышин­ским, точку зрения; с 1937 г. по совместительству стал работать в Институте права АН СССР.

Прекрасно понимая предопределенную много­летними национальными традициями взаимосвязь исследовательской и педагогической деятельности, осознавая невозможность проведения подлинно научных изысканий без тесного контакта с веду­щей профессурой и студенческой аудиторией, Ми­хаил Соломонович находил возможность препо­давать в высших учебных заведениях, в частности с 1933 г. читал лекции, проводил семинарские занятия, а затем и заведовал кафедрой на юридическом факультете Московского государственного универ­ситета им. М.В.Ломоносова, преподавал во Всесоюзной правовой академии, в Юридическом инсти­туте Прокуратуры СССР, а с 1933 по 1934 г. зани­мал должность заместителя директора Московского юридического института им. П.И.Стучки.

В 1938 г. М.С. Строгович успешно защитил док­торскую диссертацию «Природа советского уголов­ного процесса и принцип состязательности», став одним из первых советских докторов юридиче­ских наук в области уголовного судопроизводства. В 1939 г. за выдающиеся научные достижения за­служил высокое признание академического сооб­щества — был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. В это же самое время оста­вил прокурорскую практику и всецело сосредото­чился на научной деятельности — по приглашению А.Я.Вышинского перешел на постоянную работу в Институт права АН СССР, где вскоре начал за­ведовать секцией судебного права, одновременно заняв ответственный пост ученого секретаря.

Однако уже в 1941 г. работу в Институте пра­ва АН СССР пришлось оставить: началась вой­на. Михаил Соломо­нович был мобилизо­ван в Красную Армию и вместе со многими учеными-правоведами в звании военного юриста 1-го ранга на­правлен для прохожде­ния службы в Военно-юридическую акаде­мию РККА в качестве профессора, а затем и начальника кафедры судеб­ного права. В 1943 г. вступил в ВКП(б). Во вре­мя немецкого наступления на Москву совместно с другими преподавателями и слушателями ака­демии был эвакуирован в Среднюю Азию, в Аш­хабад. Но даже находясь в глубоком тылу и от­давая большие силы обучению весьма востребо­ванных для нужд фронта военных юристов, он изыскивал возможности для продолжения науч­ной работы. Беспокоившие автора в этот слож­ный период проблемы по понятным причинам в основном были связаны с военно-уголовной юстицией, организацией и деятельностью воен­но-следственных, военно-прокурорских и воен­но-судебных органов. В начале 1942 г. ученый на время вернулся из эвакуации, отправился с груп­пой других специалистов на Калининский фронт, где в течение нескольких недель собирал эмпири­ческие данные для своих исследований. Итоги всех этих усилий нашли отражение в ряде публикаций, в частности в учебнике уголовного процесса для военных юристов (1941), учебных пособиях «Об­винительное заключение» (1942), «Предание суду военного трибунала» (1942), «Гарантии установ­ления материальной истины в боевой обстановке» (1943) и др.

Во время Нюрнбергского процесса над нацист­скими преступниками М.С. Строгович наряду с К. П. Горшениным, А.Н. Трайниным, Б. С. Мань- ковским, Л.Ф. Кузьминым и другими известны­ми правоведами был включен в возглавляемую А.Я. Вышинским специальную Комиссию, создан­ную при Главном обвинителе от СССР для научного консультирования советской делегации[2]. Комиссии удалось сформулировать целый ряд предложений и практических рекомендаций, поспособствовав­ших изобличению обвиняемых в совершении ин­криминируемых им военных преступлений, не выходя за рамки общепризнанных на тот момент принципов судебного права и канонов правосудия.

В течение нескольких послевоенных лет Ми­хаил Соломонович оставался сотрудником Воен­но-юридической академии РККА (впоследствии — Военно-юридической академии Советской Ар­мии) — ввиду ряда объективных обстоятельств начальство отказывалось удовлетворять прошения о его демобилизации. Окончательно распрощаться с военной службой и с новыми силами погрузиться в научно-исследовательскую деятельность удалось лишь в 1952 г.

С этого времени основным местом работы М.С. Строговича вновь стал Институт права АН СССР (впоследствии — Институт государства и права АН СССР); ученый находился в его стенах еще бо­лее 30 лет, до последних дней жизни. В разные годы он возглавлял сектор проблем социалистической законности, сектор конституционных проблем со­циалистических государств, сектор уголовного пра­ва и процесса, сектор общих проблем уголовного судопроизводства. Одновременно М.С.Строгович продолжал активно заниматься педагогической де­ятельностью: читал лекции в Московском государ­ственном университете им. М.В.Ломоносова, во Всесоюзном институте усовершенствования работ­ников юстиции, в Высшей школе МВД СССР, ру­ководил кафедрой права в Академии общественных наук при ЦК КПСС и т.д.

Путь ученого к общему признанию и верши­нам научной славы был далеко не безоблачным. За свою долгую жизнь Михаилу Соломоновичу пришлось столкнуться с множеством трудностей и преград, неоднократно испытать на себе про­иски врагов и недоброжелателей. Например, вви­ду «неправильности» происхождения окончивший гимназию с серебряной медалью (!) М.С.Строго­вич сразу не смог поступить в высшее учебное заведение — такая возможность представилась лишь через два года. По этой же причине в 1949 г., не­смотря на долгую службу в прокуратуре и Воору­женных Силах, он попал в число главных «космо­политов» советской юриспруденции и в течение нескольких последующих лет находился в опале, подвергаясь систематической травле и гонени­ям. Тогда как в 1976 г., будучи выдвинут в каче­стве кандидата в действительные члены Академии наук СССР, Михаил Соломонович, напротив, по­страдал именно из-за своего прокурорского про­шлого, в частности из-за работы под руководством А.Я. Вышинского. Он был необоснованно обви­нен в причастности к известным политическим репрессиям, поэтому не получил требуемой под­держки в академической среде — на Общем собра­нии членов АН СССР его кандидатура не набрала необходимого количества голосов[3].

М.С. Строгович внес значительный вклад в раз­витие советской юридической науки в целом и уго­ловно-процессуальной доктрины в частности. За свою плодотворную жизнь он опубликовал свы­ше 300 научных работ, включая более 20 крупных монографий и целый ряд статей в ведущих юриди­ческих журналах[4]. Большею часть его творческого наследия составляют учебно-методические публи­кации, в том числе несколько авторских учебни­ков уголовного процесса, предназначенных для различных категорий обучающихся: от слушателей курсов советского права до студентов классических университетов.

В качестве особой заслуги ученого надле­жит признать подготов­ку фундаментального «Курса советского уго­ловного процесса», пер­воначально опублико­ванного в виде единой книги (1958), а затем су­щественно доработан­ного и переизданного в двух томах (1968, 1970).

Курс представляет со­бой систематизированное изложение уголовно-процессуальной доктри­ны, поэтому до сих пор остается востребованным, является настольной книгой для многих уче­ных-процессуалистов и рекомендуется для обяза­тельного изучения всем аспирантам, адъюнктам, иным начинающим исследователям проблем уго­ловного судопроизводства.

Другие работы автора также получили должное признание юридической общественности и вы­звали множество поло­жительных откликов, а его монография «Ма­териальная истина и су­дебные доказательства в советском уголовном процессе» (1955) была удостоена премии Пре­зидиума Академии наук СССР. Некоторые пуб­ликации М.С. Строгови­ча были переведены на иностранные языки.

При этом круг интересов ученого не ограничи­вался лишь вопросами уголовного судопроизвод­ства — Михаил Соломонович нередко выходил за рамки собственно уголовно-процессуальной нау­ки и увлеченно работал над смежными, а иногда и достаточно отдаленными проблемами. Напри­мер, он являлся соавтором трех крупных работ по теории государства и права: двух вузовских учеб­ников (1940, 1949) и коллективного труда «Теория государства и права. Основы марксистско-ленин­ского учения о государстве и праве» (1962). Неод­нократно принимал участие в подготовке публика­ций, посвященных общим проблемам социалисти­ческой законности и обеспечения прав советских граждан, интересовался методологией юридиче­ской науки. Имя ученого можно обнаружить в чис­ле авторов известной мо­нографии «Проблемы су­дебной этики» (1974); его же перу принадлежат не­сколько адресованных бу­дущим военным юристам учебных пособий по логи­ке (1941, 1946,1948) и др. Кроме того, М.С. Строго­вич был талантливым пуб­лицистом, излагал свои мысли в понятной для широких масс литератур­ной форме. В частности, им был подготовлен памф­лет «Свободу греческим патриотам!» (1959), написа­ны брошюры «Социалистическая законность — не­зыблемый принцип нашей общественной жизни» (1969), «Судебный процесс над убийцей Жана Жо­реса» (1971).

Михаил Соломонович постоянно выступал с от­крытыми лекциями и научными докладами. Он свободно владел английским, немецким и французским языками и неоднократно направлялся в зарубежные командировки. Например, в 1946 г. представлял советскую правовую науку на пер­вом учредительном съезде Ассоциации юристов-демократов в Париже, в 1957 г. участвовал в работе VII конгресса Международной ассоциации уголовного права в Афинах, посещал ГДР, Нидерланды, Португалию, другие страны, в 1959 г. был избран действительным членом Польской академии наук, а в 1975 г. — почетным доктором Ягеллонского уни­верситета в Кракове. Его выступления всегда отли­чались содержательностью, яркостью и харизматичностью, вызывали живой интерес, обычно за­вершались множеством вопросов, сопровождались бурными и продолжительными аплодисментами.

Будучи одним из самых крупных ученых-пра­воведов, М.С. Строгович много времени посвя­щал правотворческой, консультационной и общественной деятельности. В конце 50-х годов именно ему как бесспорному лидеру советских процессуалистов было доверено возглавить Ко­миссию, созданную для подготовки известной ре­формы уголовно-процессуального законодатель­ства и разработки Уголовно-процессуального ко­декса РСФСР 1960 г. На протяжении нескольких десятилетий ученый являлся членом Научно-ме­тодического совета Прокуратуры СССР, принимал активное участие в работе других консультативных органов, а с 1946 по 1955 г. заведовал редакцией права издательства «Иностранная литература» при Совете Министров СССР.

За многолетний труд, большие достижения и успехи в научно-исследовательской, педагогиче­ской и других видах деятельности, пропаганду со­ветского права М.С. Строгович был удостоен двух орденов Трудового Красного Знамени, орденов Октябрьской Революции и Дружбы народов, ме­далей «За боевые заслуги», «За доблестный труд», ряда других государственных наград, имел множе­ство грамот и благодарностей, в том числе за раз­работку проекта Уголовно-процессуального ко­декса РСФСР, был награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР.

Начало плодотворной научной деятельности М.С. Строговича совпало с периодом становления и развития ранней советской уголовной юстиции в целом и уголовного судопроизводства в частно­сти. Это было время, когда ввиду завершения по­слереволюционных потрясений, перехода Совет­ского государства к новой экономической полити­ке и постепенного восстановления мирной жизни потребовались более «спокойные», социально ориентированные по сравнению с военным коммуниз­мом формы и методы государственного админи­стрирования, когда понадобилось создание полноценной, присущей любой цивилизованной стране системы права и законодательства, когда появились запросы на частичное возрождение исконных пра­вовых ценностей, когда возникла необходимость в реставрации понятия «закон» и категории «закон­ность», когда на смену «судебным» декретам и не­однократно корректируемым временным правилам революционно-уголовной, в первую очередь трибунальной, юстиции пришли положения первых под­линно кодифицированных источников советско­го уголовно-процессуального права — «пробного» Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1922 г. и принятого всего через несколько месяцев «обновленного» Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1923 г.

Разработанная в достаточно сжатые сроки груп­пой советских юристов с дореволюционным про­шлым система уголовно-процессуального законодательства во многом основывалась на признаваемых буржуазными пережитками, а фактически никем не отвергнутых прежних доктринальных подходах к уголовной юстиции, в том числе к механизмам дознания, предварительного следствия и судебного разбирательства уголовных дел. Итоги правотвор­ческой деятельности начала 20-х годов были детер­минированы преимущественными намерениями, заменив «вывески», т.е. поменяв наименования су­дебных и правоохранительных органов на более ре­волюционные, в целом сохранить передовые для своего времени, детально выверенные и достаточно хорошо апробированные постулаты классической романо-германской модели уголовного судопроиз­водства, лежащие в основе уголовно-процессуаль­ного права Российской Империи.

Вместе с тем, невзирая на высокую степень пре­емственности по отношению к дореволюционным подходам, советская система уголовной юстиции ввиду известных причин — идеологической несо­вместимости, принципиально новой модели орга­низации государственного управления и т.д. — уже не могла полностью соответствовать дореволюци­онным лекалам; принятые в этой сфере норматив­ные акты, в частности Уголовно-процессуальные кодексы РСФСР 1922 и 1923 гг., серьезно отличались от «царского» законодательства. А наметив­шиеся практически сразу вызванные усилением ре­прессивности уголовного судопроизводства и кад­ровым голодом правотворческие тенденции стали импульсом для еще большего отдаления от класси­ческих романо-германских постулатов и инкремен­тального формирования собственной, самобытной,

в определенном смысле уникальной советской мо­дели уголовного судопроизводства[5].

В этой связи возникла объективная необходи­мость в надлежащем доктринальном обеспечении проводившихся преобразований, научном осмыс­лении осуществляемых реформ; появились запро­сы на подготовку адресованной претендентам на работу в органах уголовной юстиции и доступной для понимания учебной литературы. Причем пол­ностью довериться в решении подобных и в опре­деленном смысле дерзких задач исключительно перешедшим на службу в советские учреждения представителям старой школы не представлялось возможным — многие из них оказались просто не­способными полностью изменить прежние взгля­ды и подлинно проникнуться новой, основанной на принципах марксизма-ленинизма и установках советской власти парадигмой государственной по­литики в области предварительного расследования и судебного разбирательства уголовных дел. Ины­ми словами, уголовно-процессуальной науке пона­добилась «свежая кровь», стала ощущаться потреб­ность в притоке молодых и амбициозных специа­листов, готовых по-новому взглянуть на насущные проблемы доктрины, законодательства и правопри­менительной практики. Именно в таких условиях и начал раскрываться талант М.С. Строговича.

В 20-х годах Михаил Соломонович стал активно публиковаться в периодических изданиях юриди­ческой направленности. Уже тогда был заметен его индивидуальный стиль, предполагающий интегра­цию фундаментальности анализа предмета иссле­дования с четкостью, ясностью, простотой изложе­ния материала и доступностью для понимания по­тенциальными читателями выдвигаемых суждений и формулируемых умозаключений.

Наглядный пример такого стиля — статья «Кассационная жалоба в уголовном деле (ответ т. Мерэну)»[6] как научная реакция на опубликован­ную несколькими месяцами ранее работу одного из членов Верховного Суда РСФСР[7].

Исходя из буквального толкования ст. 349 УПК РСФСР 1923 г., автор (т. Мерэн) оценивал касса­ционное обжалование как способ опротестования стороной приговора народного суда лишь в части формального нарушения прав и интересов участ­ников уголовного судопроизводства, считал недопустимой возможность пересмотра существа дела, высказывался о неприемлемости ревизионного на­чала кассационной инстанции, предполагавшего­ся в соответствии со ст. 412 прежнего УПК РСФСР 1922 г. По его мнению, обязательные для суда ре­визионные процедуры надлежало толковать только в качестве процессуальной гарантии обеспечения прав неграмотных и не имеющих защитников лиц. Одновременно автор, намекая на пристрастие за­щитников к представлению обеспеченных слоев на­селения, упрекал их в попытках обжалования суще­ства приговоров, т.е. в непонимании смысла совет­ского законодательства.

В ответной статье М.С. Строгович не оставил без внимания ни один аргумент, ни одну репли­ку своего оппонента. В частности, было указано на невозможность фрагментарного толкования отдельных правовых норм без учета системности уголовно-процессуального законодательства, т.е. без понимания их взаимосвязи с другими положе­ниями Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, в том числе с положениями, регламентирующими основания отмены приговоров. При этом значе­ние ревизионного порядка кассационного про­изводства было увязано с контролем над деятель­ностью судов первой инстанции как максималь­ной гарантией публичных интересов, указано на неприемлемость определения дальнейшей судьбы жалобщика исходя из правильности составления жалобы и профессиональности его защитника. М.С. Строгович всегда старался отстаивать инте­ресы защиты, расценивая ее в качестве важней­шей уголовно-процессуальной институции. По­этому, отвечая своему оппоненту, он не согласил­ся с высказанным в адрес Коллегии защитников упреком, указав, что давать подобные оценки на основании одного лишь субъективного впечатле­ния, не имея более объективных данных, просто непозволительно[8].

Начиная со второй половины 20-х годов в юри­дической литературе стали все более заметны тен­денции, связанные с политизацией уголовного су­допроизводства, с пониманием роли уголовной юстиции как составной части общего механизма построения социализма и защиты советской государственности от внутренних и внешних вра­гов. Так, многие государственные деятели и весь­ма авторитетные ученые видели в уголовном про­цессе всего лишь инструмент классовой борьбы, средство обеспечения революционной законно­сти и пролетарской диктатуры, ратовали за безусловную подчиненность судебной системы, про­куратуры, органов дознания и предварительно­го следствия политической воле и программным документам Коммунистической партии, дирек­тивам и предписаниям советской власти. В этой связи все чаще стали высказываться предложения о более активном внедрении в правоприменитель­ную практику внесудебных репрессий и других квазипроцессуальных механизмов расследования и «разбирательства» дел об отдельных видах и ка­тегориях противоправных деяний, об оправдании насилия принципом революционной целесообраз­ности и т.п. Подобные тенденции явно не способ­ствовали развитию уголовной юстиции в духе об­щепризнанных правовых ценностей, а напротив, приводили к выхолащиванию классических посту­латов уголовной юстиции.

Публикуясь в ведущих юридических издани­ях, М.С. Строгович был вынужден избегать резкой критики указанных тенденций, не вступать в дискуссии с апологетами политизации уголовно-про­цессуальной науки, ссылаться в своих трудах на ра­боты классиков марксизма-ленинизма, програм­мные документы, решения Коммунистической пар­тии и тому подобные источники. В противном слу­чае его работы вряд ли бы смогли увидеть свет, а сам автор вполне мог оказаться в числе репрессирован­ных. Однако Михаил Соломонович старался избе­гать излишней идеологизации своих публикаций, а требуемые пропагандистские штампы — о роли партии в формировании уголовной юстиции, о приоритете отвечающего интересам народа совет­ского уголовного процесса над загнивающим бур­жуазным и т.д. — использовать лишь в необходимом объеме. Рассматривая самые острые и актуальные вопросы судоустройства и уголовного судопроиз­водства, он пытался сосредоточиться на подлинно юридических проблемах доктрины, законодатель­ства и правоприменительной практики, обосновы­вать свои позиции не цитатами из работ В.И. Ле­нина, не резолюциями съездов ВКП(б), а выстро­енными в безупречные логические цепочки сугубо правовыми доводами и аргументами, обусловлен­ными обобщением эмпирического материала, ши­роким научным кругозором, надлежащим правопониманием и уже начинающим накапливаться про­фессиональным опытом.

К концу 20-х годов в юридических публикаци­ях, в первую очередь в периодике, разгорелись на­учные дебаты о перспективах развития и дальнейших реформах советского уголовного права и про­цесса. Некоторые авторы настаивали на достаточно серьезных преобразованиях в этом сегменте правового регулирования — ратовали за большую ал­горитмизацию уголовной юстиции, за существен­ное сокращение судебно-дискреционных полномо­чий, в частности за сведение практики разрешения уголовных дел к набору стандартных программ. Так, например, Н.В. Крыленко не усматривал необходимости в использовании судьями принципа справедливости реализации уголовного закона, подразумевающего соответствие и соразмерность применяемой меры уголовно-правового воздей­ствия (наказания) характеру и степени обществен­ной опасности преступления, обстоятельствам его совершения (подготовки) и личности виновного. Автор был убежден в отсутствии потребности пре­доставления судьям права решать подобные вопро­сы по своему усмотрению в установленных соответ­ствующей санкцией пределах, а вместо этого пред­лагал дифференцировать все преступления на три категории, предусмотрев за них четкие виды и раз­меры наказаний (репрессий) как форм социальной защиты. Кроме того, Н.В.Крыленко высказывался за введение т.н. института «неопределенных» при­говоров, предполагающего право тюрем, лагерей, прочих пенитенциарных учреждений увеличивать либо снижать сроки и способы наказания в зависимости от личности осужденного и его поведения[9].

М.С.Строгович выступал решительно против подобных новаций, справедливо полагая, что они ведут к полной утрате, по крайней мере к ограниче­нию, независимости и самостоятельности суда в во­просах разрешения уголовных дел. Он отмечал, что подобные правила просто не позволят дифферен­цированно оценивать устанавливаемые в ходе су­дебных заседаний обстоятельства содеянного и на­значать требуемые наказания, а будут предраспола­гать к уравниванию разных по степени опасности для общества лиц только лишь на основании фор­мального включения совершенных ими преступ­лений в одну и ту же группу. Одновременно автор резко выступал против «неопределенных» пригово­ров, поскольку усматривал в них проявление обви­нительного уклона.

Аргументируя свою позицию, М.С.Строгович обращал внимание на индивидуальность каждо­го акта криминального поведения, на существова­ние множества совершенно разных, но вместе с тем подпадающих под идентичную квалификацию пре­ступных деяний, в связи с чем указывал на недопу­стимость применения к виновным мер уголовной репрессии в автоматическом режиме. Поэтому ос­новную роль в применении уголовного закона он возлагал именно на судейское усмотрение — по­лагал, что лишь суду принадлежит исключитель­ное право на осуществление уголовной репрессии, на определение вида и точного размера уголовно­го наказания, в том числе на возможность смягче­ния квалификации деяния и применения условного осуждения[10].

М.С.Строгович опасался, что в противном слу­чае живых судей придется заменить автоматами, по­скольку ни один человек к механической генерации правоприменительных решений просто не спосо­бен. И в этой связи нетрудно заметить, что выра­женные почти 100 лет назад взгляды не только не утратили своего значения, а напротив, стали еще более актуальными и подлежащими обязательному доведению до сведения законодателя. В настоящее время, когда все громче звучат призывы к цифровизации уголовного судопроизводства, все активнее обсуждаются модные, но, по всей вероятности, не до конца осознаваемые самими авторами идеи о за­мене судей теми самыми автоматами — обладателя­ми т.н. искусственного интеллекта, а по факту со­временного программного обеспечения, предпола­гающего очень большое, однако лимитированное (!) множество заранее продуманных «ходов» — позиции М.С.Строговича о недопустимости замены спо­собного к рациональному мышлению, формиро­ванию выводов и умозаключений правопримени­теля на бездушную, ограниченную набором стан­дартных решений машину представляются более чем уместными.

В это же время в юридической литературе стал активно обсуждаться вопрос об очередной карди­нальной реформе уголовного судопроизводства. В частности, было подготовлено несколько проек­тов обновленного Уголовно-процессуального ко­декса РСФСР и аналогичных законодательных ак­тов других союзных республик. Причем основная цель предполагаемой реформы виделась ее ини­циаторам в максимальном упрощении уголовного судопроизводства. Например, предполагалось вве­дение ряда внесудебных механизмов рассмотрения и разрешения уголовных дел об определенных пре­ступлениях, упразднение института предваритель­ного следствия посредством его слияния с дозна­нием, разделение всех норм уголовно-процессуаль­ного права на обязательные и технические и т.д.

Будучи непосредственным участником этих обсуждений, признавая их большое значение для развития доктрины и правотворческой полити­ки государства, М.С. Строгович всегда выступал за стабильность законодательства и являлся про­тивником необоснованного упрощения процес­суальной формы[11]. В его работах неоднократно отмечалась перегруженность юридических пуб­ликаций предложениями о внесении поправок в закон, необходимость сосредоточения внима­ния авторов на более фундаментальных вопро­сах уголовно-процессуальной науки. Без надлежащего уяснения этих вопросов, писал ученый, без подлинного осознания фундаментальных положе­ний советского уголовного процесса все предло­жения по реформированию и оптимизации зако­нодательства изначально обречены на провал, по­скольку теоретически неосмысленные изменения не способны разрешить существующих проблем, а наоборот, приведут к еще большим трудностям в правоприменительной практике[12].

К слову, подобные предостережения имеют су­щественное значение именно для современной уголовно-процессуальной науки и правотворче­ской политики государства. Действующий Уголов­но-процессуальный кодекс постоянно подвергается изменениям и дополнениям, зачастую инициируе­мым «специалистами», достаточно посредственно понимающими смысл соответствующих юрисдикционных механизмов и игнорирующими базовые принципы классической кодификации законо­дательства: стабильность, системность и т.д. Еще большее количество правотворческих предложе­ний содержится в многочисленных научных публи­кациях, авторы которых, зачастую забывая о под­линном предназначении юридической науки, по всей вероятности, не желая осознавать либо про­сто будучи не способными уразуметь глубинные проблемы и закономерности уголовного судопроизводства, а видя только самую верхушку айсберга, буквально наперегонки стремятся к формулирова­нию все новых и новых точечных поправок в уголовно-процессуальное законодательство[13].

Одновременно М.С. Строгович призывал к весь­ма бережному отношению к процессуальной форме, считая ее не пустой формальностью, а необходимым условием надлежащего расследования и судебного разбирательства уголовных дел. Тогда как пренебре­жение процессуальной формой называл упрощенче­ством, оценивая его как приносящее большой вред законности и интересам правосудия[14]. Освещенные в трудах М.С. Строговича дискуссии об упрощении и деформализации уголовного судопроизводства и его отдельных процедур не прекращаются по сей день, ученые продолжают спорить о смысле, роли и значении процессуальной формы для правоприменительной практики, необходимости или непри­емлемости ее дифференциации, возможности или невозможности снизить либо полностью исклю­чить формализацию отдельных процессуальных механизмов. Правда, в настоящее время подобные дискуссии обусловливаются несколько иными по сравнению с обстоятельствами 100-летней давно­сти причинами: целесообразностью процессуальной экономии, сокращением дознавательской, след­ственной, прокурорской и судебной бюрократии, излишней заформализованностью уголовно-про­цессуальной деятельности и т.д. Но участники таких дискуссий все равно уделяют должное внимание работам М.С. Строговича, а многие продолжают при­держиваться намеченного в них вектора.

На рубеже 20—30-х го­дов Михаила Соломо­новича все сильнее ста­ли привлекать проблемы осуществления функции обвинения и обеспече­ния прав обвиняемых. В 1934 г. на строгий суд юридической обществен­ности была представлена работа «Обвинение и об­виняемый на предвари­тельном следствии и на суде», в определенном смысле ставшая предте­чей его дальнейших ис­следований, посвящен­ных сущности и природе советского уголовного процесса, принципу состязательности и теории процессуальных функций. В монографии иссле­довались вопросы функции обвинения как основ­ного направления процессуальной деятельности органов прокуратуры и предварительного след­ствия, реализуемой в целях преследования опас­ных (предполагающихся опасными) для государ­ства лиц, а также их изобличения в совершении определенных преступлений.

Автором был поставлен один весьма важный, по сути, предопределивший сферу его последую­щих научных интересов вопрос о характере, струк­туре (элементах) и содержании правоотношений, возникающих между носителями обвинительной функции, с одной стороны, и лицами, подлежа­щими привлечению к уголовной ответственно­сти, — с другой. Пытаясь подступиться к ответу на данный вопрос, М.С. Строгович писал, что такие правоотношения должны иметь обоюдный харак­тер — сводиться к воздействию субъектов обвини­тельной деятельности на положение обвиняемых путем осуществления реализуемых в установлен­ных законом формах государственно-властных полномочий и, наоборот, к воздействию обви­няемых на субъектов обвинительной деятельно­сти путем использования своих прав, предостав­ленных для защиты от обвинения. Иными слова­ми, автор пытался обосновать сущность подобных правоотношений как продукта, возникающего в результате своеобразной процессуальной реак­ции между публичными полномочиями стороны обвинения (соответствующих государственных органов и должностных лиц) и диспозитивными возможностями стороны защиты (подозревае­мых, обвиняемых, защитников)[15]. Кстати, именно в данной монографии Михаил Соломонович оза­ботился вопросом о разграничении подозреваемо­го и обвиняемого как разных участников уголовно­го судопроизводства, свойственных для различных этапов осуществления в отношении них уголовно­го преследования[16].

В этой связи был сделан достаточно важный вы­вод о необходимости определения статуса обвиняе­мого, характера и природы его процессуальных возможностей через призму теории правоотноше­ний. Кроме того, в адрес государственных органов и должностных лиц, осуществляющих функцию обвинения, были высказаны пожелания о недопу­стимости ограничения или ущемления прав обви­няемого, о чутком и вдумчивом отношении к его положению, о проявлении к нему внимательно­сти, как к любому другому живому человеку. Ни­коим образом не отрицая классовый характер деятельности органов предварительного следствия и прокуратуры, не опровергая их направленность на обеспечение диктатуры пролетариата и борьбу с чуждыми для советского общества субъектами, М.С. Строгович вместе с тем писал об ошибочно­сти понимания этих органов лишь в контексте ре­шения репрессивных задач. Он обращал внимание на воспитательную роль носителей функции обви­нения, которую видел не столько в принуждении, сколько в объективном установлении имеющих значение для уголовного дела обстоятельств и обя­зательном соблюдении прав обвиняемых[17].

Автора особо беспокоил вопрос об осуществле­нии функции обвинения в ходе предварительного следствия. Прекрасно осознавая так и не выхолощенный в ходе революционных потрясений искон­ный судебно-следственный характер досудебного производства, он утверждал, что ввиду отсутствия полноценных сторон возложенные на следователя обвинительные полномочия в определенном смыс­ле интегрируются с полномочиями, направленны­ми на полное, всестороннее и объективное установление имеющих значение для уголовного дела обстоятельств, т.е. фактически говорил о некоем слиянии функции обвинения с функцией пред­варительного расследования. М.С. Строгович со­вершенно справедливо рассматривал уголовное преследование, в частности собирание обвинительных доказательств, лишь как одно из направ­лений работы следователя, тогда как к другому на­правлению относил принятие мер, направленных на защиту обвиняемого, в первую очередь на его ограждение от незаконного и необоснованного об­винения[18]. Иными словами, автор пытался сформу­лировать важнейший постулат советского досудеб­ного производства — возложение на органы предва­рительного следствия как бы двуединой функции, предполагающей обязанность собирания как об­винительных, так и оправдательных (контробви­нительных) доказательств, исследования как нега­тивных, так и позитивных для обвиняемого фактов, принятия во внимание как отягчающих, так и смяг­чающих ответственность обстоятельств, и т.п.

Несмотря на подробное освещение поднятых М.С. Строговичем проблем в многочисленных на­учных трудах целого ряда советских и постсоветских ученых, невзирая на более или менее удачные по­пытки их разрешения в ходе последующих реформ уголовно-процессуального законодательства, мно­гие из них так и не потеряли своей актуальности, по-прежнему побуждают к жарким дискуссиям, ока­зывают негативное влияние на качество правового регулирования соответствующих правоотношений, приводят к серьезным ошибкам и затруднениям в правоприменительной практике. Так, в настоящее время ученые в очередной раз вернулись к обсужде­нию вопроса о разграничении процессуальных статусов подозреваемого и обвиняемого. Высказыва­ются самые разные точки зрения: от возвращения к дореволюционным и ранним советским механиз­мам предварительного расследования, вообще не предполагавшим наделения подозреваемого уголов­но-процессуальной правосубъектностью, до полной ликвидации предварительного следствия с прису­щим ему статусом обвиняемого и установления еди­ной формы прокурорско-полицейского дознания, превращающей подозреваемого в основного субъ­екта досудебного производства со стороны защиты.

До сих пор так и не разрешен поднимавший­ся М.С. Строговичем вопрос о двуединстве функ­ций органов предварительного расследования. В современной доктрине и правоприменительной практике эта проблема невольно актуализирова­лась вследствие введения в действующий Уголовно-процессуальный кодекс РФ чуждого для нацио­нальных правовых традиций принципа состяза­тельности в англосаксонском понимании дан­ного феномена, предполагающего абсолютный запрет на какое бы то ни было слияние процес­суальных функций, превратившего следователя (дознавателя) из субъекта-расследователя в субъ­екта-преследователя (обвинителя), стремящегося в силу закона лишь к изобличению человека в со­вершении преступления. Указанный изъян ока­зался настолько существенным, что даже попал в поле зрения Конституционного Суда РФ, попы­тавшегося в меру своих возможностей смягчить допущенный перегиб, нивелировать очевидные противоречия.

В этой связи стоит вспомнить, что именно с принципом состязательности были связаны мно­гие фундаментальные труды ученого, именно он долгие годы предопределял основной вектор ис­следований автора.

М.С. Строгович уделял состязательности самое пристальное внимание, считая его одним из базо­вых условий уголовного судопроизводства. Тем более что в 20—30-е годы наиболее радикально на­строенные советские исследователи вообще не признавали этого принципа, считая его унаследованной от буржуазного процесса догмой, а порядок рассмотрения и разрешения уголовного дела в ус­ловиях равноправия сторон и наделения обвиняе­мого комплексом необходимых для защиты юриди­ческих возможностей — противоречащим упроще­нию процессуальной формы и мешающим борьбе с врагами народа и революции.

Уже начиная с 1927 г. в публикациях М.С. Стро­говича стали заметны призывы к безусловному со­хранению состязательности как важнейшего постулата уголовной юстиции, гарантирующего со­ветским гражданам надлежащий уровень защиты от вполне возможных следственных и судебных ошибок, от некачественности расследования и су­дебного разбирательства дел. Соглашаясь с бур­жуазными корнями этого принципа, автор вместе с тем подчеркивал отсутствие какой-либо взаи­мосвязи феномена состязательности как такового с сущностью капиталистической формации, одно­временно поясняя, что отказ от предопределенных им правовых гарантий может отбросить уголовный процесс далеко назад — к гораздо более примитив­ным формам, например к средневековой инкви­зиции или дореформенной (до 1864 г.) российской модели уголовного правосудия с присущими им письменностью судопроизводства и индифферент­ным (опереточным) участием некоего докладчика, «объективно» и «беспристрастно» доводящего до сведения суда все обвинительные и контробвини­тельные доводы[19].

Однако было бы ошибочным считать М.С. Стро­говича апологетом англосаксонских право­вых ценностей, в настоящее время активно пропагандируемых представителями т.н. либераль­но-юридической общественности. Михаил Соло­монович никогда не воспринимал состязательность уголовного процесса как некое юридическое со­ревнование в красноречии или профессиональной прозорливости, как приоритет процедуры судеб­ных дебатов над их предметом, как проистекающий под наблюдением пассивного судьи-рефери спор сторон ради победы. Девизом, проходившим крас­ной нитью через его публикации, служил принци­пиально иной тезис: «в спорах рождается истина!» Именно установление истины как фундамента для любого судебного приговора автор и считал гене­ральной целью процессуального доказывания, пре­допределяющей и смысл, и содержание уголовного судопроизводства. Более того, сущность принципа состязательности в англосаксонском истолковании подвергалась резкой критике. В подобном подходе он усматривал лишь отголоски основанной на сво­боде конкуренции (состязательности производите­лей и поставщиков товаров и услуг) капиталистиче­ской парадигмы существования и развития буржуаз­ного общества.

Смысл принципа состязательности М.С. Стро­гович видел совершенно в другом: в предоставле­нии обвиняемому широкого спектра процессу­альных возможностей и создании эффективных юридических гарантий для их реального обеспече­ния, расширении сферы деятельности защитника, равноправии сторон, презумпции невиновности, разделении функции прокуратуры и суда. В част­ности, он призывал к признанию неприемлемым участия в судебном процессе прокурора в отсут­ствие защитника, к недопустимости сокращения списков предполагаемых к вызову свидетелей либо отказов от допросов уже вызванных свидетелей, за­являл о невозможности исключения из судебного разбирательства прений сторон и т.д. Кроме того, он активно поддерживал идеи о расширении круга уголовных дел частного обвинения со свойствен­ными им возможностями использования прими­рительных процедур, ратовал за распространение такого порядка на все имущественные преступле­ния с незначительным ущербом. Выступал за формирование полноценного института потерпевше­го как автономного субъекта уголовного судопро­изводства, отстаивающего собственные, далеко не всегда совпадающие с публичными интересы, на­деленного диспозитивными возможностями для самостоятельного участия в уголовном преследо­вании и обжалования судебных решений.

Вообще состязательности и обеспечению прав обвиняемых М.С.Строгович всегда уделял особое внимание, считал исследование связанных с ними проблем важнейшим, приоритетным, в опреде­ленной степени титульным направлением уголов­но-процессуальной науки. Поэтому неудивительно, что именно этим вопросам во многом была посвя­щена его докторская диссертация «Природа со­ветского уголовного процесса и принцип состязательности»; нет ничего странного и в том, что впоследствии он неоднократно возвращался к рас­смотрению данной проблематики.

Михаил Соломонович был убежденным сто­ронником принципа состязательности, считал его концептуальным правовым постулатом, обусловливающим саму природу уголовного про­цесса, фундаментом, определяющим всю систе­му уголовно-процессуальных отношений в целом и форму проведения любых процессуальных дей­ствий и принятия любых процессуальных реше­ний в частности, а разницу в подходах к смыс­лу и содержанию данного принципа в различных правовых доктринах — основным критерием для дифференциации существующих типов и моделей уголовного судопроизводства, в том числе для от­граничения национальной модели от зарубежных аналогов. Уже самим названием своей докторской диссертации автор провозгласил понимание состя­зательности как базиса всей теории советского уго­ловного процесса, как общественно-правового феномена, детерминирующего его задачи, функции, систему, социальные ориентиры и т.д.

Идеи М.С. Строговича о состязательности ока­зались особо востребованными и получили новый импульс для развития уже в постсоветский пери­од ввиду перехода России к новым политическим и социально-экономическим реалиям с присущим им приоритетом прав и свобод личности, призна­нием на конституционном уровне целого ряда демократических принципов, в том числе принципа реализации судебной власти. Ввиду объективной необходимости определения пути дальнейшего развития уголовного судопроизводства, с одной стороны, отвечающего самым передовым стандар­там правосудия в цивилизованном государстве, а с другой — учитывающего накопленный в этой сфере опыт и богатые национальные традиции уго­ловной юстиции, высказанные несколько десятков лет назад тезисы о состязательности не как о юри­дическом турнире сторон, а именно как о разум­ном балансе полномочий государства и прав лич­ности, как о возможности максимального исполь­зования защитой своих правомочий представля­ются более чем актуальными и своевременными, а публикации М.С. Строговича — намного опере­дившими свою эпоху. Сегодня, когда распростра­ненные в 90-е годы позиции поборников англосак­сонских правовых ценностей постепенно сходят на нет, а долгое время ассоциируемый именно с «ли­беральным» влиянием феномен состязательности расценивается многими конъюнктурно настроен­ными авторами чуть ли не как правовая ересь, ког­да законодатель начинает осторожно признавать допущенные ранее перегибы в нормативном регу­лировании целого ряда процессуальных механиз­мов, взгляды ученого вполне могут стать той базой, тем научным фундаментом, на котором в обозри­мом будущем удастся сконструировать обновлен­ную, максимально приемлемую для российского общества концепцию уголовного судопроизводства и перенаправить вектор развития уголовно-про­цессуальной доктрины, законодательства и правоприменительной практики в несколько иное русло.

Тем более что и сам М.С. Строгович шел та­ким же путем: методологически оттолкнувшись от принципа состязательности, ему удалось свести ос­новные положения уголовно-процессуального пра­ва в единую, целостную, стройную и предрасполо­женную к развитию систему, а после подкрепления результатами других, в том числе сравнительно-пра­вовых, научных исследований сформировать клас­сическую теорию советского уголовного процесса со всеми необходимыми атрибутами. Именно его перу принадлежит признаваемое многими учеными в качестве классического одно из самых известных определений уголовного процесса как установлен­ной законом системы действий уполномоченных государственных органов (должностных лиц), про­истекающих в рамках правоотношений между указанными органами (должностными лицами), с од­ной стороны, и наделенными соответствующими правомочиями гражданами — с другой[20]. Данной дефиницией автор подчеркивал своеобразное двуединство, сбалансированность предназначения всей уголовно-процессуальной деятельности в целом и отдельных процессуальных отношений в частно­сти, обращал внимание на правосубъектность всех участников судопроизводства независимо от вы­полняемой ими роли, на недопустимость восприя­тия граждан как безропотных «объектов» реализа­ции государственно-властных полномочий, в том числе понимания обвиняемых (подозреваемых) как бесправных «объектов» уголовного преследования. И поэтому в дальнейших публикациях он продол­жил писать о необходимости укрепления и совершенствования процессуальных гарантий обеспече­ния прав личности, в которых усматривал одного из «китов» социалистической законности.

Кстати, предложенный им подход к понима­нию советского уголовного процесса разделялся далеко не всеми авторами. Например, известные советские ученые М.А. Чельцов и Д.С. Карев, ко­нечно, признавая вполне очевидные факты право­вого взаимодействия властных и невластных субъектов предварительного расследования и судебного разбирательства, тем не менее, по всей вероятно­сти, не считали соответствующие правоотношения определяющими смысл этой деятельности — не включали их в собственные дефиниции уголовно­го судопроизводства[21]. Вступая в полемику с оппонентами, М.С. Строгович мотивировал свою точку зрения стремлением трактовать уголовный процесс как правовую категорию и общественное явление. Он писал о невозможности подлинного понима­ния сущности советского уголовного процесса без осознания участия в этой деятельности обвиняе­мого, защитника, потерпевшего, других имеющих собственные интересы лиц, говорил, что именно данный признак ставит свойственные социалисти­ческому государству досудебные и судебные про­цедуры в выигрышное положение по сравнению с более примитивными формами уголовного пра­восудия. Одновременно автор предлагал считать возникающие между участниками правоотноше­ния формой уголовного судопроизводства, а саму деятельность органов предварительного расследо­вания, прокуратуры и суда - его содержанием[22].

В подобном контексте им были сформулиро­ваны и другие важнейшие постулаты уголовно­го судопроизводства, подлежащие использованию при определении вектора дальнейшего развития уголовно-процессуальной политики государства и соответствующих правотворческих инициатив. К таковым ученый относил: а) должную форма­лизацию уголовно-процессуальной деятельности, выражаемую в надлежащей регламентации любых процессуальных процедур, обеспечивающую пра­вовую определенность и продуктивность реализа­ции полномочий органов предварительного рас­следования, прокуратуры, суда и одновременно приводящую к невозможности рецидивов упро­щенчества; б) укрепление юридических гарантий обеспечения реализации функции защиты, в том числе расширение диспозитивных правомочий об­виняемого (подозреваемого) и усиление роли за­щитника; в) нормативное закрепление единства, всеобщности и обязательности уголовно-процес­суальной формы для обеспечения унифицирован­ного порядка работы всех судебных и правоохранительных органов по всем уголовным делам на всей территории социалистического государства; г) жесткое разграничение процессуальных функ­ций, предполагающее гетерогенность обвинения (уголовного преследования), защиты и правосу­дия (разрешения уголовного дела), с возложением первой на прокуратуру и органы предварительного расследования, второй — на обвиняемого (подозре­ваемого) и его защитника, а третьей — на суд[23].

Как уже отмечалось, М.С. Строгович обращал особое внимание на несводимость функции обви­нения исключительно к участию государственного обвинителя в судебном заседании. Он писал, что фрагменты обвинительной деятельности усматри­ваются и в работе следственных органов, как бы совмещающих функции обвинения и расследова­ния уголовного дела, в связи с чем ратовал за самое пристальное отношение к досудебному обеспече­нию прав личности. Кстати, в этой связи автор неоднократно высказывал официально легализо­ванную лишь многими годами позднее идею о воз­можности обжалования заинтересованными лица­ми следственных постановлений о прекращении уголовного дела в судебном порядке. Еще в конце 20-х годов он указывал, что подобные следствен­ные акты фактически предполагают судебный ха­рактер и по своей юридической роли весьма схожи с приговорами, что с ними могут быть не согласны ни потерпевшие, ни гражданские истцы, ни раз­личные общественные организации, ни даже об­виняемые, поэтому предлагал предусмотреть механизмы проверки законности и обоснованности соответствующих правоприменительных позиций в судебном заседании[24].

В 1951 г. М.С. Строгович опубликовал фундамен­тальную монографию «Уголовное преследование в советском уголовном процессе», в которой подвел определенные итоги своих научных изысканий по данной проблематике. В частности, раскрыл сущ­ность, содержание и допустимые пределы уголов­ного преследования как основной формы деятель­ности стороны обвинения, убедительно доказал его взаимосвязь с целью и предназначением советско­го уголовного процесса, обосновал ключевую роль принципа социалистической законности при изоб­личении человека в совершении инкриминируемого преступления, рассмотрел способы уголовного пре­следования, присущие предварительному расследо­ванию, производству в суде первой инстанции и кас­сационному производству.

М.С. Строгович считал уголовное преследова­ние сложной системой процессуальных приемов органов предварительного расследования и прокуратуры, направленных на обеспечение возможно­сти реализации функции обвинения. К таким прие­мам он относил: 1) действия, связанные с собира­нием доказательств, способствующих изобличению обвиняемого либо установлению отягчающих его ответственность обстоятельств; 2) принудительные действия, обслуживающие решение задач изобли­чения обвиняемого: предъявление обвинения, меры пресечения, вызовы на допрос и т.д.; 3) действия прокурора по поддержанию государственного об­винения в судебном заседании, т.е. убеждению суда в виновности данного лица и необходимости назна­чения ему уголовного наказания[25]. При этом нача­ло уголовного преследования связывалось исклю­чительно со следственным актом о привлечении в качестве обвиняемого. М. С. Строгович допускал возможность осуществления таких приемов толь­ко в отношении конкретного лица (in personam), одновременно указывая на неприемлемость сме­шения момента начала уголовного преследования с возбуждением уголовного дела в отношения не­установленного человека, т.е. по факту выявленно­го преступления (in rem)[26].

Продолжая настаивать на трехфункциональном характере уголовного судопроизводства, автор пи­сал о возможности уголовного преследования (реа­лизации функции обвинения) только в самой тес­ной взаимосвязи с двумя другими функциями — защитой и разрешением уголовного дела. Он от­мечал, что в отсутствие защиты уголовный процесс превратится в сугубо обвинительную деятельность, тогда как без уголовного преследования (обвине­ния) функция защиты вообще утратит всякий смысл, поскольку станет неясно, кого и от чего требуется защищать. Автор в очередной раз обра­щал внимание на автономность судебной функции (функции разрешения уголовного дела), на ее отде­ление от функции как обвинения, так и защиты, на предназначенность для выполнения руководящей и решающей процессуальной роли.

Эти идеи были особенно заметны на фоне оче­редного усиления и активного продвижения иных научных позиций, не предполагающих необходимо­сти гетерогенного разграничения процессуальных функций. Ведь во многих послевоенных публика­циях отстаивалась точка зрения о неприемлемости трехфункциональной концепции для советско­го уголовного процесса, о ее несоответствии тре­бованиям всесторонности, полноты и объективно­сти исследования обстоятельств уголовного дела[27]. Именно она, вопреки призывам М.С. Строговича, получила законодательную поддержку, фактически найдя отражение в Основах уголовного судопроиз­водства Союза ССР 1958 г. и соответствующих рес­публиканских уголовно-процессуальных кодексах, в том числе в Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР 1960 г. Идеи о состязательном характере уголовного судопроизводства были легализованы гораздо позже, лишь в действующем Уголовно-про­цессуальном кодексе РФ, причем с большим кре­ном в сторону англосаксонских правовых ценно­стей, что предопределило формальный отказ разра­ботчиков Кодекса (но не процессуальной доктрины и правоприменительной практики!) от принципа всесторонности, полноты и объективности исследо­вания обстоятельств уголовного дела. Поэтому, как уже отмечалось, споры и дискуссии по этому поводу не прекращаются, хотя позиции М.С. Строговича, будь они должным образом восприняты и осмысле­ны законодателем, вполне могли бы поспособство­вать формированию разумного компромисса.

К субъектам уголовного преследования в досу­дебном производстве М.С. Строгович относил сле­дователя и прокурора, а в судебном заседании — только прокурора (государственного обвинителя[28]. Одновременно в очередной раз обращалось внима­ние на двуединую функцию органов предваритель­ного следствия — еще раз подчеркивалось, что на следователя возложена не только функция обвине­ния, но и в определенной степени функция защиты.

Монография «Уголовное преследование в со­ветском уголовном процессе» стала очередным, хотя далеко не последним этапом развития взглядов М.С. Строговича на роль потерпевшего как функцио­нального участника правоотношений, возникаю­щих в сфере уголовной юстиции. В данной работе автор указывал на отсутствие необходимости вклю­чения потерпевшего в круг субъектов уголовного преследования и возложения на него процессуаль­ной функции обвинения, за исключением уголов­ных дел частного обвинения. Он увязывал основ­ное предназначение потерпевшего с осуществлени­ем несвойственной публичным правоотношениям функции предъявления обвиняемому и поддержа­ния гражданского иска о возмещении причинен­ного преступлением материального ущерба, кото­рую считал по своей природе гражданско-процес­суальной, подлежащей реализации как совместно с уголовным делом, так и в отдельном от него по­рядке гражданского судопроизводства. Вместе с тем М.С. Строгович продолжал настаивать на понима­нии потерпевшего как полноценного субъекта уголовно-процессуальной деятельности, обладающего рядом правовых возможностей, например способно­го ходатайствовать о допросе свидетелей и собира­нии иных доказательств, обжаловать прокурору ре­шение о прекращении уголовного дела, предъявлять и поддерживать гражданский иск и т.д.[29]      

Представляется, что именно эти научные уси­лия сыграли немаловажную роль в появлении ст. 53 и 54 УПК РСФСР 1960 г. (соответствующих статей уголовно-процессуальных кодексов других союзных республик), устанавливающих статусы потерпевшего и гражданского истца как автоном­ных участников уголовного судопроизводства, — тех самых положений, которые дали импульс для дальнейшего развития процессуального учения о потерпевшем и гражданском истце, что в кон­це концов привело к их пониманию как факульта­тивных субъектов уголовного преследования, как лиц, способных наряду с дознавателем, следова­телем, прокурором принимать участие в изобли­чении обвиняемого (подозреваемого) в соверше­нии преступления. Поэтому позднее М.С. Строго­вич несколько пересмотрел свои прежние взгляды о роли и функциональном предназначении потер­певшего, опираясь на положения Основ уголовно­го судопроизводства Союза ССР 1958 г. и новых на тот момент республиканских кодексов, стал писать о нем как об «обвинителе», как о субъекте обвини­тельной деятельности по всем уголовным делам независимо от частного или публичного характера уголовного преследования, располагающим воз­можностью использования соответствующих диспозитивных правомочий по своему усмотрению[30].

Результаты указанных научных изысканий не утратили своей важности и в современных усло­виях. Несмотря на, казалось бы, достаточно четкое нормативное регулирование статусов потерпевшего и гражданского истца в действующем Уголовно-про­цессуальном кодексе РФ, эти субъекты остаются од­ними из самых противоречивых и неоднозначных участников российского уголовного процесса, а со­ответствующие положения правовой доктрины и за­конодательства продолжают побуждать к спорам и дискуссиям. Например, по-прежнему до конца не­понятно подлинное предназначение потерпевшего в уголовном судопроизводстве: как исключительно физического (юридического) лица, пострадавше­го от преступления и поэтому выступающего в ка­честве объекта публичного «сострадания», процессуальной «жалости», требующего восстановления в отношении него социальной справедливости, или как полноценного участника уголовно-процессу­альных отношений, возникающих ввиду потребно­сти реализации права на доступ к правосудию; до сих пор сохраняется неясность в вопросах разграни­чения потерпевшего и гражданского истца, приво­дящая к «страховочной» практике одновременного наделения понесшего ущерб лица обоими процессу­альными статусами, и т.д.[31]

Рассматривая после­военный период научной деятельности М.С.Строговича, нельзя обойти вниманием опубликован­ную в 1956 г. моногра­фию «Проверка законно­сти и обоснованности су­дебных приговоров». Эта книга стала итогом серии исследований, посвящен­ных заботившим авто­ра условиям обеспечения эффективности уголов­но-репрессивной полити­ки государства, в частно­сти вынесения законных, обоснованных и справед­ливых актов правосудия. Ученого всегда беспокоили допускаемые при постановлении приговоров ос­лабляющие режим социалистической законности и поэтому препятствующие успешному решению задач уголовной юстиции судебные ошибки, в том числе приводящие к осуждению невиновных или, наоборот, к освобождению от заслуженной ответ­ственности преступников. Причем большую роль в инкрементальном преодолении этих проблем, повышении объективности выводов суда, обеспе­чении их максимального соответствия требовани­ям материальной истины М.С.Строгович всегда отводил различным формам проверки приговоров как необходимого атрибута советского правосу­дия: кассации, надзору, возобновлению производ­ства по уголовному делу ввиду вновь открывшихся обстоятельств.

Генеральный тезис указанной монографии, про­ходящий красной нитью через все ее содержание, состоял в отрицании юридического признания пра­вильности не вступившего в законную силу приго­вора и одновременном призыве к возложению на вышестоящие суды обязанности по осуществлению тщательной и скрупулезной проверки законности, обоснованности и справедливости такого приго­вора при поступлении соответствующей жалобы или протеста. При этом автор решительно возра­жал против любых попыток ограничения прав осу­жденных на обжалование приговоров, ратовал за безусловный запрет на «поворот к худшему», т.е. на возможность вышестоящего суда усилить квалифи­кацию инкриминируемого лицу преступления, на­значить более строгое наказание и т.д.

Одним из самых серьезных направлений науч­ных изысканий М.С.Строговича стала проблема­тика уголовно-процессуального доказывания в це­лом и теории судебных доказательств в частности. Рассматривая данные вопросы, он постоянно стре­мился проводить свои исследования и формулиро­вать выводы на стыке позиций JI.E. Владимирова, М.В.Духовского, В.К.Случевского, И.Я.Фойницкого, других известных представителей дореволю­ционной школы и возникших после Октябрьской революции основанных на постулатах марксист­ско-ленинской философии советских представле­ниях об уголовно-процессуальном познании и до­казывании. Наиболее обстоятельно эти пробле­мы были рассмотрены в опубликованной в 1947 г. книге «Учение о материальной истине в уголовном процессе» и в увидевшей свет несколькими годами позднее, в 1955 г., фундаментальной монографии «Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе».

Даже непосвященному читателю уже по назва­ниям указанных работ должно быть понятно, что самым важным, ключевым вопросом всей тео­рии уголовно-процессуального доказывания М.С.Строгович считал проблему установления судом объективной (материальной) истины как гносеологического фундамента законного, обо­снованного и справедливого приговора. Будучи безусловным сторонником диалектического мате­риализма и методологически отталкиваясь от од­ного из самых известных постулатов этого фило­софского учения — о практической познаваемости окружающей реальности, автор неоднократно под­черкивал потребность в детальном установлении по каждому уголовному делу объективной (мате­риальной) истины, состоящей в полном и точном соответствии действительности выводов судьи, прокурора, следователя о входящих в предмет до­казывания и требующих юридической оценки об­стоятельствах, в том числе о фактах виновности либо невиновности привлеченных к уголовной ответственности лиц[32]. Он считал обнаружение истины одним из важнейших принципов уголов­ного судопроизводства, неукоснительное соблю­дение которого расценивал как первостепенное условие успешности борьбы с преступностью, меткости уголовной репрессии, доброкачествен­ности судебных приговоров и их убедительно­сти для населения, а также эффективности осу­ществления профилактической и воспитательной функций социалистического правосудия[33]. Одно­временно М.С. Строгович утверждал, что совет­ский уголовный процесс в силу своей простоты, реалистичности и рациональности предоставляет органам предварительного расследования и суду все необходимые возможности для установления истины, полного, всестороннего и объективно­го познания значимых обстоятельств, а при воз­никновении познавательного «сбоя» и допущении правоприменительной ошибки — для ее скорейшего исправления[34].

В 1990—2000-е годы ввиду возникших под влия­нием англосаксонской доктрины тенденций к от­казу от объективной (материальной) истины как цели доказывания и предопределенного ими ис­ключения положения о полноте, всесторонности и объективности исследования обстоятельств дела из уголовно-процессуального законодательства в некоторых источниках, в первую очередь в «сво­бодных» интернет-ресурсах, можно было встретить достаточно негативные оценки соответствующих позиций М.С.Строговича и солидарных с ним ученых: от жестких обвинений в безвольном пота­кании «тоталитарному» режиму и партийному «на­чальству» до более мягких упреков в ошибочности взглядов, неверном понимании сущности доказывания в состязательном процессе. Кроме того, уче­ние об объективной (материальной) истине неод­нократно подвергалось критике за безальтернативность, отмечалось, что ввиду действующей в СССР цензуры, недопустимости инакомыслия сторонни­ки альтернативных научных взглядов в самом луч­шем случае просто не могли рассчитывать на опуб­ликование своих трудов.

Конечно, подобные оценки абсолютно неспра­ведливы, они не соответствуют действительности и предопределены не столько несогласием с пози­циями М.С.Строговича и его единомышленников, сколько стремлением к отрицанию советской уго­ловно-процессуальной доктрины как таковой. На самом деле идеи об объективной (материальной) истине как цели уголовно-процессуального дока­зывания были далеко не единственными. В науч­ных публикациях 30—50-х годов можно встретить и совершенно иные высказывания. В частности, еще в 1937 г. (!) С.А.Голунский отождествил цель доказывания не с достижением материальной ис­тины, а всего лишь с разрешением поставленного перед правосудием вопроса без расчета на перспективу последующего расширения границ су­дебного познания[35]. Несколько позднее, в 1948 г., B.C.Тадевосян, вступив в полемику с М.С.Строговичем, посчитал возможность достижения объ­ективной (материальной) истины сугубо гипотети­ческой, допустил реализацию подобной цели лишь в теории. При этом автор обратил внимание на то, что, имея достаточно скромный когнитивный по­тенциал субъектов процессуального доказывания, достижение абсолютного, исключающего «белые пятна» познавательного результата в реальных ус­ловиях осуществления правосудия практически невозможно[36].

Да и вообще взгляды М.С.Строговича на объ­ективную (материальную) истину в уголовном про­цессе были далеко не так прямолинейны, наивны и ригористичны, как это может показаться на пер­вый взгляд. Он прекрасно осознавал (просто не мог не осознавать!) весьма посредственные ретроспек­тивно-познавательные возможности человека, тем более возможности следователя, прокурора, суда по установлению события преступления и прочих имеющих значение для дела обстоятельств, суще­ственно ограниченные требованиями процессу­альной формы и профессиональной этики. В его работах справедливо указывалось, что содержа­щие фрагменты истинного знания выводы орга­нов предварительного расследования и суда могут быть сгенерированы лишь на основе данных, кото­рые получены и исследованы в установленном уго­ловно-процессуальным законом порядке, т.е. пред­полагают уголовно-процессуальную форму. Вместе с тем отмечалось, что самого по себе соблюдения процессуального порядка недостаточно для при­знания полученных выводов истинными, что тако­выми их надлежит признавать не формально, а по существу, т.е. материально, в связи с чем и предла­галось именовать подобную истину материальной. Кстати, именно поэтому М.С.Строгович всегда уделял особое внимание презумпции невиновно­сти, подразумевающей толкование в пользу обви­няемого (подозреваемого) сомнений, обусловлен­ных невозможностью установления каких-либо фрагментов предмета доказывания. В противном случае существование данного принципа просто теряло бы всякий смысл.

Иными словами, говоря о материальном ха­рактере истины в советском уголовном процессе, М.С.Строгович как бы противопоставлял ее ис­тине формальной, которую отождествлял со свой­ственной для инквизиционного процесса теорией формальных доказательств. Называя такую истину квазиистиной, псевдоистиной, кажущейся исти­ной, суррогатом истины, он понимал под ней со­ответствие выводов судебно-следственных орга­нов неким формальным условиям: наличию опре­деленного количества свидетельских показаний, удостоверения какого-либо факта определенным документом и т.д.[37]

Высказанные 70 лет назад эти позиции по-прежнему представляют изрядный научный интерес и побуждают к острой полемике. В со­временных условиях развития уголовно-процес­суальной доктрины и законодательства, характе­ризующихся расширением сферы использования формальных средств доказывания (в частности, преюдициальных фактов), распространением не предполагающих классических механизмов дока­зывания упрощенных порядков предварительного расследования и судебного разбирательства, появ­лением целого ряда публикаций и правотворческих инициатив, как пропагандирующих полное обес­ценивание материальной истины, так и, напротив, ратующих за еще большую формализацию ее уста­новления (в том числе за введение нормативного предписания об установлении истины), взгляды М.С.Строговича продолжают оставаться в самой гуще научных дискуссий и скрупулезно анализи­руются практически каждым ученым, рискнув­шим направить свои усилия на исследование ме­тодологических проблем уголовно-процессуально­го доказывания.

Достаточно много внимания М.С.Строгович уде­лял сущности доказательств, как подлежащих соби­ранию, исследованию, проверке, оценке и исполь­зованию познавательных активов, способствую­щих установлению имеющих значение для уголов­ного дела обстоятельств (материальной истины) и последующему обоснованию приговоров либо других правоприменительных решений. Он придер­живался распространенного в середине XX в. дуали­стического (как бы двойственного) подхода к пониманию доказательств: с одной стороны, считал та­ковыми промежуточные факты, вызывающие в свой совокупности убежденность в реальности или мни­мости тех или иных фрагментов предмета доказыва­ния, с другой — относил к ним (к доказательствам) предусмотренные законом источники сведений об этих фактах: свидетельские показания, заключения экспертов, вещественные доказательства, докумен­ты и пр.[38]

Для своего времени дуалистический подход был достаточно удачной попыткой объяснения слож­ной и многогранной природы уголовно-процессуальных доказательств. Будучи более совершенной вариацией распространенного несколько ранее фактологического подхода, он сохранял основные преимущества диалектико-материалистической основы теории доказывания: 1) понимание доказа­тельств как логических доводов, аргументов, сил­логистических посылок для формулирования вы­водов, составляющих фактическую основу приго­воров либо иных правоприменительных решений; 2) признание доказательствами не апостериорных оснований для судейского убеждения (каковыми их считали многие дореволюционные ученые), а конкретных фактов. Одновременно дуалистиче­ский подход, увязывая доказательства с предусмот­ренными законом источниками полезных сведе­ний, предопределял четко установленный порядок их собирания и процессуального оформления.

Вместе с тем подобным позициям были при­сущи и некоторые недостатки. В частности, та­кое понимание доказательств детерминировало потребность оценки на предмет достоверности и юридической пригодности к использованию в доказывании (допустимости) объективно суще­ствующих фактов. При этом принципиальная не­возможность подобной оценки просто не прини­малась во внимание. Данное противоречие подме­тили несколько позднее - ученые-процессуалисты начали не без оснований заявлять, что сами по себе факты нельзя признавать доброкачественными или недоброкачественными, поскольку они либо есть, либо их нет[39]. Кроме того, дуалистический подход был основан на смешении в единый массив и вытекающих из следов-отображений сведений, и вы­водимых путем их умственной генерации проме­жуточных фактов, что обусловливало доктринально-правовую неопределенность. Поэтому в более поздних работах М.С.Строгович был вынужден признать сложность подобного понимания доказательств[40], однако посчитал такую шероховатость вполне закономерной[41].

Со временем дуалистический подход утратил свою приоритетность. Начиная с 60-х годов в науч­ных публикациях стали высказываться достаточно близкие, но все же несколько иные точки зрения, появились лиминальный (переходный), синтетиче­ский, а чуть позднее — кибернетический (информационный) подходы к сущности уголовно-про­цессуальных доказательств[42]. Тем не менее взгляды М.С. Строговича и солидарных с ним авторов, по сути, стали методологическим фундаментом всех последующих научных позиций. Ведь именно они были первой попыткой определения места и выяв­ления роли доказательств в присущих уголовному процессу сложных и витиеватых механизмах до­казывания и обоснования правоприменительных решений. Ввиду надлежащего осмысления много­ступенчатости ретроспективного познания в тру­дах М.С. Строговича был сделан очень важный вывод о необходимости использования в доказы­вании и предопределенных следами-отображения­ми первичных информационных активов, способ­ствующих установлению промежуточных фактов, и самих фактов (как бы вторичных активов), по­зволяющих мысленно реконструировать входящие в предмет доказывания обстоятельства либо убедиться в их отсутствии.

Несмотря на весьма широкий и разносторон­ний спектр научных интересов, Михаила Соло­моновича никогда не покидала привязанность к проблемам, с рассмотрения которых, по сути, и началось его становление как крупного учено­го — к процессуальному положению обвиняемо­го и гарантиям обеспечения его прав и законных интересов, усиливающим состязательное начало уголовного судопроизводства. Причем со време­нем его все сильнее стали привлекать различные аспекты презумпции невиновности и реализации права обвиняемого на защиту.

Сегодня эти правовые ценности, легально вве­денные в систему принципов уголовного судопро­изводства (ст. 14, 16 УПК РФ), воспринимаются как само собой разумеющиеся, не вызывающие со­мнения аксиоматические данности. Однако такой «правозащитный» климат существовал далеко не всегда — М.С. Строговичу достаточно долго приходилось отстаивать подобные идеи, фактически идя наперекор официальному вектору государственной политики в сфере уголовной юстиции, осознанно принимая на себя все связанные с этим риски. На­пример, в 1968 г. ему пришлось пережить цензур­ное исключение из текста уже напечатанного первого тома «Курса советского уголовного процесса» тезиса о необходимости введения презумпции не­виновности в уголовно-процессуальное законодательство. По неожиданно поступившему «сверху» указанию весь более чем 13-тысячный тираж мо­нографии был в спешном порядке изъят со склада издательства и подвергнут технической коррекции, выраженной в замене «проблемного» листа на но­вый, не содержащий столь «крамольного» предло­жения[43]. «Следы» этой коррекции можно обнару­жить, если внимательно ознакомиться с внешним видом и содержанием 351-й страницы книги[44].

Лишь после приня­тия в 1977 г. новой на тот момент Конститу­ции СССР (т.н. Кон­ституции развитого со­циализма) цензурные требования в части освещения презумпции невиновности и прочих гарантий обеспечения прав обвиняемых за­метно ослабли — вектор государственной поли­тики в сфере уголовной юстиции повернулся в дру­гую сторону. Так, ст. 158 Конституции СССР пря­мо предписывала обеспечивать обвиняемому право на защиту, а ст. 160 содержала один из важнейших постулатов презумпции невиновности: прямой за­прет на признание лица виновным в совершении преступления и назначения ему уголовного наказа­ния иначе как в соответствии с законом и на осно­вании приговора суда; аналогичными положения­ми характеризовались и принятые впоследствии ос­новные законы союзных республик. Поэтому уже 16 июня 1978 г. было принято в определенной сте­пени знаковое постановление Пленума Верховно­го Суда СССР «О практике применения судами за­конов, обеспечивающих обвиняемому право на за­щиту», в котором такое право объявлялось одним из конституционных принципов Советского госу­дарства, а судам рекомендовалось принимать необ­ходимые меры для его использования как важной гарантии установления истины и постановления за­конного, обоснованного и справедливого пригово­ра. Одновременно разъяснялось, что обвиняемого (подсудимого) надлежит считать невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана в предусмот­ренном законом порядке и установлена вступив­шим в законную силу приговором суда, что обязан­ность доказывания обвинения возложена на обви­нителя, что недопустимо обременять обвиняемого (подсудимого) обязанностью доказывания своей невиновности, что обвинительный приговор не может быть основан на предположениях и что все неустранимые сомнения следует толковать в пользу обвиняемого (подсудимого).

Подобные обстоятельства предопределили но­вый этап научных изысканий М.С.Строговича, итогом которых стала опубликованная в 1984 г. монография «Право обвиняемого на защиту и презумпция невиновности».

На основании ре­зультатов изучения тенденций развития советской государственности и пра­вовой системы, обстоя­тельного и скрупулезного анализа материалов пра­воприменительной прак­тики автор постарался доказать первостепенное значение этих принци­пов для обеспечения под­линно законного, обосно­ванного и справедливого характера социалистиче­ского правосудия. В част­ности, утверждалось, что правильное понимание и применение презумпции невиновности (к слову, М.С. Строгович считал ее не столько классической презумпцией, сколько юри­дической фикцией[45]) позволяет исключить след­ственную либо судебную тенденциозность, обвинительный уклон, практику принятия поспешных решений о привлечении к уголовной ответственно­сти лишь на основании подозрения, впечатления, предвзятого мнения. Говорилось, что презумпция невиновности предполагает бережное отношение к личности, защищает от уголовного преследова­ния по случайному стечению обстоятельств, лож­ному оговору, содействует применению уголовных репрессий исключительно к нарушителям уголов­ного закона, лицам, причиняющим вред обществу и правопорядку, создающим угрозу безопасности и благополучию честных граждан[46].

Ввиду естественных биологических причин книга оказалась последней крупной работой М.С. Строговича — своеобразным венцом его многолетних науч­ных исследований процессуального положения обви­няемых, гарантий обеспечения их прав и законных интересов. Она увидела свет уже после смерти авто­ра, не дожившего до момента ее опубликования всего несколько месяцев, и, таким образом, стала достой­ным завершением профессионального и творческого пути великого ученого, в течение многих лет после­довательно отстаивавшего право обвиняемого на за­щиту и презумпцию невиновности как непременные атрибуты уголовного правосудия в цивилизованном государстве.

 

 

Уже почти 40 лет с нами нет Михаила Соломоно­вича. Но его научные позиции и выводы не теряют своей актуальности и значения для развития уголов­но-процессуальной доктрины, совершенствования законодательства и оптимизации правопримени­тельной практики. Ссылки на труды М.С.Строговича, имеющего один из самых высоких индексов цитирования среди ученых-правоведов, можно най­ти практически в любой публикации (монографии, научной статье, диссертации и т.д.), посвященной сущности и порядку уголовного судопроизводства в целом, а также самым разным уголовно-процессу­альным правоотношениям, самым разным аспектам судебной, прокурорской, адвокатской, следствен­ной и дознавательской деятельности. Современные ученые-процессуалисты в своих изысканиях про­должают идти по намеченным им направлениям научных исследований.

 

1.         Ветрова Т.Е. «Опередивший время» — Михаил Соломо­нович Строгович // Судебная власть и уголовный про­цесс. 2018. № 1. С. 119, 120.

2.         Вопросы судопроизводства и судоустройства в новом законодательстве Союза ССР / под ред. С. А. Голунского. М., 1959. С. 64, 127, 148.

3.         Крыленко Н.В. Принципы переработки Уголовного ко­декса РСФСР // Еженедельник сов. юстиции. 1928. № 22. С. 641-643.

4.         Кудрявцев В.Н. Грустный эпизод // Опередивший время: к столетию со дня рождения М.С. Строговича / под ред. В.М. Савицкого, А.М. Ларина. М., 1994. С. 190-196.

5.         Мерэн JI. Кассационная жалоба как судебный документ в уголовно-кассационном деле // Рабочий суд. 1927. № 4.

6.         Проблемы уголовной политики. Кн. IV / под ред. Н.В. Крыленко. М., 1937. С. 60, 61.

7.         Россинский С.  Б. Доказательства в уголовном процессе: взгляд ученого 10 лет спустя... // Труды ИГП РАН. 2023. Т. 18. № 3. С. 190-195.

8.         Россинский С. Б. Потерпевший: проблемы уголовно-про­цессуального статуса // Юристъ-Правоведъ. 2020. № 3 (94). С. 69-75.

9.         Россинский С.  Б. Российская система досудебного про­изводства как синтез различных типов уголовного про­цесса // Государство и право. 2023. № 4. С. 61—63.

10.      Россинский С.  Б. Уголовно-процессуальная форма VS правила уголовно-процессуального делопроизвод­ства // Труды ИГП РАН. 2023. Т. 18. № 1. С. 116-132.

11.      Савенков А. Н. Нюрнберг: Приговор во имя Мира. М., 2021. С. 310.

12.      Савицкий В. М. Когда теория становится реально­стью // Опередивший время: к столетию со дня рожде­ния М.С. Строговича / под ред. В.М. Савицкого, A.M. Ларина. М., 1994. С. 15, 16.

13.      Советский уголовный процесс / под ред. Д. С. Карева. М., 1956. С. 5.

14.      Строгович М. С. К пересмотру УПК (о принципиаль­ной и методологической стороне вопроса) // Рабочий суд. 1928. № 1 (137). С. 8-11.

15.      Строгович М. С. К реформе уголовно-процессуального кодекса//Сов. государство. 1932. № 9-10. С. 156-168.

16.      Строгович М. С. Кассационная жалоба в уголовном деле (ответ т. Мерэну) // Рабочий суд. 1927. № 8. С. 669-674.

17.      Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. М., 1968. Т. 1. С. 34,36,255,256,288,289,291,294,310,311,351.

18.      Строгович М. С. Материальная истина и судебные дока­зательства в советском уголовном процессе. М., 1955. С. 19-21, 37, 237.

19.      Строгович М. С. На путях к новому уголовному пра­ву // Рабочий суд. 1929. № 9 (169). С. 654-667.

20.      Строгович М. С. Новый проект Уголовно-процессуально­го кодекса// Рабочий суд. 1928. № 18 (154). С. 1381, 1382.

21.      Строгович М. С. О дознании и предварительном след­ствии и о «едином следственном аппарате» // Соц. за­конность. 1957. № 5. С. 19-26.

22.      Строгович М. С. О единой форме уголовного судопроиз­водства и пределах ее дифференциации // Соц. закон­ность. 1974. № 9. С. 50-53.

23.      Строгович М. С. О системе науки судебного пра­ва // Сов. государство и право. 1939. № 3. С. 55—70.

24.      Строгович М. С. О состязательности и процессуаль­ных функциях в советском уголовном судопроизвод­стве // Правоведение. 1962. № 2. С. 106-114.

25.      Строгович М. С. Об оправдании ввиду недоказанно­сти участия подсудимого в совершении преступле­ния // Правоведение. 1983. № 5. С. 45-52.

26.      Строгович М. С. Обвинение и обвиняемый на предва­рительном следствии и на суде / под ред. и с предисл. А.Я. Вышинского. М., 1934. С. 7, 25, 26, 28, 29, 32-34.

27.      Строгович М. С. Право обвиняемого на защиту в совет­ском уголовном процессе // Сов. государство и право. 1953. № 7. С. 58-72.

28.      Строгович М. С. Право обвиняемого на защиту и презумпция невиновности / под ред. В.М. Савицко­го. М., 1984. С. 74, 75, 80, 81.

29.      Строгович М. С. Презумпция невиновности и прекра­щение уголовных дел по нереабилитирующим основа­ниям // Сов. государство и право. 1983. № 2. С. 70—76.

30.      Строгович М. С. Природа советского уголовного процесса и принцип состязательности. М., 1939. С. 68,69,118,119.

31.      Строгович М. С. Рационализация уголовного процес­са // Вестник Верховного Суда СССР и Прокуратуры Верхсуда СССР. 1927. № 3. С. 14-17.

32.      Строгович М. С. Сущность юридической ответственно­сти // Сов. государство и право. 1979. № 5. С. 72—78.

33.      Строгович М. С. Уголовное преследование в советском уголовном процессе. М., 1951. С. 17, 18, 56, 65, 97, 138.

34.      Строгович М. С. Философия и правоведение (Неко­торые методологические вопросы юридической нау­ки) // Сов. государство и право. 1965. № 6. С. 74—82.

35.      Тадевосян В. С. К вопросу об установлении материаль­ной истины в советском процессе // Сов. государство и право. 1948. № 6. С. 65-72.

36.      Чельцов М.А. Советский уголовный процесс. М., 1948. С.10, И.

САВЕНКОВ Александр Николаевич — член-корреспондент РАН, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ, директор Института государства и права Российской академии наук, главный редактор журнала «Государство и право» РАН; 119019 г. Москва, ул. Знаменка, д. 10.

РОССИНСКИЙ Сергей Борисович - доктор юридических наук, доцент, главный научный сотрудник сектора уголовного права, уголовного процесса и криминологии Института государства и права Российской академии наук; 119019 г. Москва, ул. Знаменка, д. 10.