Вопросы процессуально-правовой природы объяснений и показаний различных лиц, опрашиваемых и допрашиваемых в ходе производства по уголовным делам, а также целесообразности их дальнейшей нормативной регламентации продолжают оставаться одним из наиболее привлекательных направлений исследований источников доказательственной информации. Не остаются без внимания и иные процессуальные источники, например, документы и вещественные доказательства в форме электронных материалов, хотя в этой сфере основные законодательные шаги большей или меньшей степени успешности уже состоялись – ст. 81.1, 164, 164.1 и др. Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее – УПК РФ, Кодекс). Что же касается процедур получения устных сообщений лиц, то на протяжении вот уже двух десятилетий в основных чертах они не претерпевали существенных изменений (среди новелл можно упомянуть  дополнения УПК РФ нормами, включенными в ст. 144, 189.1 и 317.3).

Для исследователей права привлекательность показаний как источников доказательств достаточно объяснима, ведь вовлечение гражданина в орбиту уголовного производства связано с неминуемым вмешательством в его частную жизнь. Оно вторгается не только в его правовой статус, но и в морально-этические, духовные и нравственные сферы. В истории уголовного процесса, которая невзирая на порой вынужденные и нежелательные, но неизбежные колебания,  практически во всех правовых системах развивается в направлении либерализации и демократизации правовых отношений, известны и еще свежи в памяти весьма печальные страницы. Не случайно создатели УПК РФ сочли необходимым укрепить институт допустимости доказательств путем включения в него норм, устанавливающих основания недопустимости показаний – ч. 2 ст. 75, ч. 4 ст. 173 УПК РФ и др. По этому поводу уместно вспомнить широко цитируемые слова проф. П.А. Лупинской, отмечавшей: «В изменении института допустимости доказательств отразилось предпочтение законодателя, стоявшего перед дилеммой: установить истину любой ценой или сознательно снизить вероятность ее достижения, обеспечивая соблюдение конституционных прав граждан» [1, с. 5]. 

Но все течет и все изменяется, в том числе теория и практика уголовного производства. В повестку дня включаются все новые проблемы, да и прежние, ранее казавшиеся незыблемыми, возможно, требуют обновленных подходов. Попытаемся обратить внимание на некоторые из них.

Существуют ли, например, юридически допустимые пределы использования показаний, полученных с нарушением норм права и, если да, то каковы они? Однозначны ли доктринальные и нормативные подходы к характеристике процессуальных средств получения показаний в стадиях предварительного расследования и судебного разбирательства? По прежнему ли актуальны запретительные нормы УПК РФ, устанавливающие основания недопустимости показаний? Если же они нуждаются в корректировке, то  какова должна быть редакция обновленных норм? Каков характер формирующих тенденций прослеживается в многочисленных предложениях по изменению и дополнению норм уголовно-процессуального права?

Для поиска ответов на некоторые из этих вопросов обратимся к конкретным примерам:

1. В феврале-марте 2022 г. в среде юристов (прежде всего, в адвокатском сообществе) оживилось обсуждение законопроекта, внесенного в Государственную Думу сенатором Л.Б. Нарусовой. Он предусматривает исключение из п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ слов «в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника». Аргументируется эта инициатива тем, что существующая редакция пункта 1, якобы, не позволяет обвиняемому в суде (здесь, понятно, речь идет о подсудимом) отказаться от дачи показаний, полученных от него противозаконными методами «оперативниками» в присутствии специально подобранных адвокатов из числа преданных системе бывших сотрудников [2].

В результате подобного преобразования безусловным основанием для признания показаний недопустимыми доказательствами будет выступать отказ подсудимого от показаний, данных им в ходе досудебного производства независимо от участия в допросе защитника. Позиция, на первый взгляд, ясная, однако в ней явно ощущается смещение акцентов, допущенное разработчиками законопроекта. В анализируемой норме упор сделан не столько на отказ от показаний, сколько на недопустимость доказательств определенного вида. Если мы правильно понимаем интенцию, которой руководствовался законодатель, объектом правоотношения, возникающего в случае применения п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ, выступает ожидание того, что суд в ситуации, означенной в данной норме, признает доказательства порочными. При этом проектировщики новой редакции нормы не учли право и возможность любых участников из числа допрашиваемых лиц отказаться от ранее данных показаний в любой момент и на любой стадии уголовного производства. Причем сделать это они вправе независимо от редакции норм, закрепляющих основания для признания тех или иных содержащихся в показаниях сведений недопустимыми доказательствами. В случае же отказа обвиняемого от участия защитника, последний и вовсе не вправе присутствовать при производстве допроса (за исключением случаев его обязательного участия в деле).

Подобное искажение в аргументации вполне объяснимо: инициатива Л.Б. Нарусовой была подготовлена по итогам активности Рабочей группы по разработке законопроекта об ужесточении наказания за пытки. Неизвестно, принимали ли участие в ее работе специалисты в области теории и практики уголовного процесса, а если и принимали, то кто именно.    

Но давайте попытаемся детально разобраться в этом вопросе. Одними лозунгами о защите прав привлекаемых к уголовной ответственности лиц в данном случае не обойтись. Тем более, если помнить, – общество и граждане (прежде всего – потерпевшие от преступных деяний) не менее функционеров уголовного процесса заинтересованы в его эффективности, справедливости и гуманности.

Норма, содержащаяся в п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ в существующей ныне редакции и ранее подвергалась в доктрине серьезной критике (обсуждалась она весьма широко). В частности, высказывались разделяемые нами авторитетные мнения о том, что данная норма не соответствует фундаментальным принципам уголовного судопроизводства (законности, свободе оценке доказательств, независимости судей и подчинению их только закону) [3, с. 262 и др.].

Отмечалось также, что она носит дискриминационный характер по отношению к тем обвиняемым, которые самостоятельно реализуют свое право на защиту [4, с. 112].

Для получения непредвзятого представления об особенностях правовой регламентации анализируемой юридической ситуации обратимся к нормам новейшего уголовно-процессуального законодательства государств ближнего зарубежья (в еще недалеком прошлом имевшего единую доктринальную и законодательную базу с российским законодательством). Примечательно, что ни в одном из УПК соседних государств и близко нет правил, даже отдаленно напоминающих норму, закрепленную в п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ. Исключение составляет п. 1 ч. 4 ст. 80 нового УПК Кыргызской Республики, но он представлен в столь спорной и противоречивой редакции, отличающейся от соответствующей нормы УПК РФ, что его реальное правоприменение представляется маловероятным. Сомневаться в правильности перевода с кыргызского на русский язык не приходится, поскольку законы в Кыргызстане принимаются на государственном – титульном языке и официальном – русском. 

Проф. В.Т. Томин, анализируя рассматриваемую ситуацию, писал: «Пункт 1 ч. 2 ст. 75 … в отечественном уголовном процессе определенно исходит из презумпции виновности следователя или, по крайней мере, к его склонности к фальсификации доказательств» [5, с. 214]. К словам нашего Учителя хотелось бы добавить следующее. Практике уголовного судопроизводства известны куда более изощренные, хотя и менее выявляемые способы умышленного искажения основы будущих судебных доказательств, а на их платформе и формируемой «истины», допускаемые не в меру  ретивыми служителями Фемиды (объективное вменение, приписывание мотивов, смешение доказательств события и доказательств виновности и проч.). Вряд ли кто-нибудь будет отрицать существование подобных прискорбных практик, но возникает вопрос: имеет ли смысл по причине подозрения в недобросовестности правоохранителей развивать законодательство? На каждое потенциальное нарушение закона специальный заслон не поставишь. Да и какова тогда цена общих правил доказывания, а также значение и роль прокурорского надзора, ведомственного и судебного контроля?

И еще. Анализируемое нами основание для признания показаний обвиняемого недопустимыми  является формальным, не оставляющим места для судейского усмотрения, и законом предписано неукоснительно исполнять его даже при безукоризненном соблюдении следователем и судом всех норм УПК РФ. А ведь в реальном уголовном процессе правовая норма должна бы жить в правоприменении.

Зададимся еще одним вопросом: справедливо и оправдано ли чрезмерно деликатное отношение к процедуре получения показаний обвиняемого по сравнению с иными процессуальными средствами, включающими элементы принуждения (мерами пресечения, принудительным помещением в медицинское учреждение, получением образцов для сравнительного исследования)? В деталях мы склоняемся к отрицательному ответу на этот вопрос.

Резюмируя сказанное, приходим к выводу: норма, закрепленная в п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ создает неоправданные преграды на пути уголовно-процессуального познания. Она, как известно, принималась на волне мощной критики всей правоохранительной системы страны, и оправданием ей могут служить уже процитированные ранее слова проф. П.А. Лупинской, объясняющие умышленное снижение создателями Кодекса возможностей достижения достоверного знания об обстоятельствах, подлежащих доказыванию по уголовным делам. В то же время, не следует питать иллюзий относительно исключения п. 1 ч. 2 из действующей редакции ст. 75 УПК РФ. Имея некоторое представление о современном состоянии экспертной оценки законопроектов, скорее можно допустить претворение в жизнь инициативы Л.Б. Нарусовой. Что же касается перспектив развития уголовно-процессуального законодательства, то воспроизводить в нем анализируемую норму (как в существующей, так и в измененной форме) вряд ли целесообразно.   

2. В литературных источниках в контексте анализируемой проблемы встречаются и недостаточно проработанные инициативы. В большом по объему материале публикаций наше внимание привлекла одна из научных статей Л.А. Зашляпина. Автор ничтоже сумняшеся предлагает подвергнуть научному анализу идею о признании недопустимыми тех показаний обвиняемого (подозреваемого), которые получены в ходе допроса с участием защитника, не задавшего вопросов допрашиваемому лицу. Создание соответствующего основания, влекущего порочность доказательств в УПК РФ (иного-то пути решения данной задачи не существует), по его мнению, «будет отвечать началу состязательности» [6, с. 44].

Позиция Л.А. Зашляпина объяснима. Она полностью вписывается в осевой лозунг ряда его публикаций последних лет – «вопросы являются исключительным содержанием допросов» [6, с. 43]. Развенчивать этот лозунг, т. е. убеждать читателей в том, что сутью допроса являются показания, а не другие элементы его составляющие, – занятие зряшное. (С там же успехом можно утверждать, дескать решающим элементом экспертного исследования являются сформулированные перед сведущим лицом вопросы, а не данные им в заключении ответы). Что же касается предложения проанализировать идею создания нового основания для признания показаний недопустимыми, изложенного на страницах официального издания и к тому же подвергнутого рецензированию уважаемыми учеными-процессуалистами (профессора В.А. Лазарева и А.А. Тарасов), то представить свое мнение о нем уместно.

Как известно, участие защитника в допросе не ограничивается интересами получения (или не получения) от обвиняемого определенного рода показаний путем постановки перед ним с разрешения следователя соответствующих вопросов, которые, кстати, могут быть отклонены. Защитник имеет возможность наблюдать за соблюдением следователем   предписаний   законодательства. Например,  правильностью реагирования на заявленные его доверителем ходатайства, правомерностью приглашения  к участию в допросе третьих лиц, своевременностью допроса. Он вправе избрать любую линию поведения (тактику), которая отвечает интересам подзащитного. Причем защитник может вести себя пассивно либо активно участвовать в допросе и без постановки вопросов, давая обвиняемому юридические консультации, заявляя следователю ходатайства. Для выяснения у подзащитного интересующих его обстоятельств у защитника есть возможность использовать предшествующие допросу свидания с обвиняемым и «технические» перерывы, допустимые при производстве данного следственного действия.

Не будем забывать и о праве/возможности допрашиваемого лица изложить свои показания собственноручно, хотя в нормах позитивного права соответствующие правила и не получили пока воплощения [7].

Нет сомнений в том, что в конкретных допросах следователь вправе предложить допрашиваемому самому высказаться, например, по поводу предъявленного ему обвинения и иных обстоятельств в свободной форме и без постановки вопросов. На это ориентируют следователей и разрабатываемые различными ведомствами, пусть не всегда идеальные, но все же – образцы бланков протоколов допросов.

Вполне резонно ч. 2 ст. 160 УПК РСФСР предусматривала протокольную фиксацию вопросов лишь в случае необходимости.

Попутно обратим внимание на норму, закрепленную в ч. 2 ст. 214 УПК Республики Казахстан, вовсе лишающую приглашенного свидетелем для оказания юридической помощи адвоката, «присутствующего», но не участвующего» в допросе, формулировать какие-либо вопросы. Конечно, данная норма регламентирует допрос не обвиняемого (подозреваемого), но в рассматриваемом контексте она показательна.  

Заметим также, что и свободный рассказ в допросе оценивается Л.А. Зашляпиным негативно, ибо такой рассказ, «допускавшийся советским стандартом» доказывания, современным законодателем сознательно упущен, и, следовательно, его наличие «может рассматриваться как нарушение уголовно-процессуальной формы, ставящей под сомнение допустимость показаний» [6, с. 43].

Догадаться, по какой причине у автора в немилости оказалось свободное изложение допрашиваемым лицом показаний, несложно: оно, как ему представляется, не предусматривает постановки вопросов. Однако вспомним: предоставление допрашиваемому лицу возможности изложить показания в свободной форме считается одной из аксиом тактики допроса. При этом трудно представить себе следователя в роли молчаливого слушателя. Ясно, что свободный рассказ сопровождается его уточняющими и направляющими в лоно предмета доказывания вопросами. Примечательно, что в подавляющем большинстве УПК соседних государств (ст. 217 УПК Республики Беларусь, 199 УПК Республики Таджикистан и др.) соответствующие нормы сохранены. В УПК Республики Узбекистан даже создана специальная статья 101, именуемая «Свободный рассказ об обстоятельствах дела». Согласно ч. 2 ст. 104 УПК Республики Молдова подозреваемому или обвиняемому после разъяснения сущности подозрения или обвинения и выяснения согласия на дачу показаний, прежде всего, предлагается изложить их в письменной форме. Согласимся, возможность постановки протоколируемых вопросов в данной ситуации ущемлена либо вовсе не существует.

Нужно приложить усилия, чтобы усмотреть в этих правилах пережитки «советской эпохи». Относительно же развития элементов состязательности, к которым апеллирует Л.А. Зашляпин, надо отметить, что они, пусть и недостаточно ярко, но все же представлены в нормах ст. 275-282 УПК РФ. регламентирующих процедуры допроса в стадии судебного разбирательства, включающую и постановку перед допрашиваемыми лицами сторонами и судом вопросов. Досудебное же производство в этой части, на наш взгляд, не нуждается в дополнительной регламентации. Формализация в процедурных отраслях права – явление в принципе прогрессивное. Однако не имеет смысла создавать избыточные помехи на пути установления фактической стороны уголовного дела.

Нам представляется, что представленные в статье Л.А. Зашляпина идеи  являются проявлением некой правовой деформации, да и подмены криминалистических рекомендаций нормативными предписаниями,  олицетворяющие существующую в уголовно-процессуальной теории нежелательную тенденцию создания все новых ограничений в доказывании при производстве по уголовным делам.  

Предпочтительнее, вероятно, было бы озаботиться иными проблемами, скажем, пределами возможностей использования в доказывании показаний, полученных с нарушениями норм УПК РФ. Прежде всего, это касается оправдательных доказательств. Обвиняемый не должен расплачиваться за ошибки, допущенные следователем, погубившим весомое доказательство [8, с. 52-53]. Подобного рода тематика исследовалась в теории российского уголовного процесса еще накануне принятия УПК РФ [9, с. 51-53]. Более того, ее достижения успешно реализованы в законодательстве ряда государств ближнего зарубежья – ст. 125.5 УПК Азербайджанской Республики, ч. 3 ст. 105 Республики Армения.

Любопытные детали могут быть выявлены путем исследования такого основания для признания сведений недопустимыми как использование заблуждения допрашиваемого участника относительно своих прав и обязанностей, возникшего вследствие неполного или неточного их разъяснения. (Оно закреплено в УПК ряда соседних государств – ст. 125.2.4 УПК Азербайджанской Республики, п.2 ч. 1 ст. 125 УПК Туркменистана и др.). Применительно к нормам УПК РФ о подобном основании можно ставить вопрос в рамках так называемого психического насилия, но и здесь не все однозначно в правоприменении. Правовые исследования показаний хранят еще много тайн и открытий.

Поиск ответов на вопросы об обстоятельствах, подлежащих выяснению в любом юрисдикционном производстве, составляют основу доказывания. Что же касается вопросов в допросе, то пусть они (за редкими исключениями, касающихся правомерных правовых дозволений и запретов) останутся уделом криминалистической тактики. Вспомним, например, о чрезвычайно интересных работах, посвященных перекрестному допросу [10, 105-155 и др.].

В заключение обратим внимание еще на одну непросто решаемую проблему в рамках существующей модели уголовного судопроизводства, а именно на необходимость различения в теории и в легислатуре процессуально-правовой природы средств доказывания, а также процессуальных форм и гарантий в стадиях предварительного расследования и судебного разбирательства. В первой из них предпочтение должно быть отдано гарантиям доброкачественности и устойчивости собранного обвинением доказательственного материала (в перспективе грядущего судебного испытания). Во второй – надлежащей правовой процедуре как гарантии прав и законных интересов лиц, участвующих в уголовном процессе. Их средствиальные проявления, в том числе и вопросах реализации норм о недопустимых доказательствах, далеко не всегда равнозначны. При этом мы вовсе не призываем к игнорированию или избирательному отношению к гарантиям прав личности и иным перекосам, нежелательным и опасным в любом юрисдикционном производстве. Речь в данном случае идет исключительно о расстановке акцентов и выборе приоритетов в нормотворчестве, а за ним и в правоприменении.  

 

1. Лупинская П.А. Доказательства и доказывание в новом уголовном процессе / П.А. Лупинская // Российская юстиция. 2002. № 7. С. 5-8.

2. Судам предлагают не использовать показания, от которых отказались обвиняемые (дата размещения: 15.02.2022) // URL: https://zakon.ru/blog/2022/02/18/zakonoproekt_l_b_narusovoj

3. Научно-практический комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации / под общ. ред. В.М. Лебедева. 7-е изд., перераб. и доп. М.: Юрайт, 2010. 1214 с. (Авторы комментария к ст. 75 УПК РФ – В.П. Божьев и Е.А. Доля).

4. Костенко Р.В. Некоторые проблемы законодательной регламентации допустимости доказательств в УПК РФ / Р.В. Костенко // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2014. № 6. С. 108-114.

5. Томин В.Т. Уголовный процесс: актуальные проблемы теории и практики / В.Т. Томин. М.: Юрайт, 2009. 376 с.

6. Зашляпин Л.А. Допустимость показаний и допустимость вопросов в допросе / Л.А. Зашляпин // Допустимость показаний в уголовном процессе: Материалы Всероссийского круглого стола, 19 декабря 2021 г. / под общ. ред. Л.А. Зашляпина. СПб: Астерион, 2021. С. 40-49.

7. Зинченко И.А. Письменные показания как источники доказательств в досудебном производстве (компаративистский взгляд) / И.А. Зинченко, А.А. Попов // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2014. № 6 (17). С. 313-322 / URL: https://www.iuaj.net/node/1693

8. Гмырко В.П. Уголовно-процессуальные доказательства: понятие, структура, характеристика, классификация. Днепропетровск, 2002. 63 с.

9. Пашин С.А. Доказательства в российском уголовном процессе / С.А. Пашин М.: Комплекс-Прогресс, 1999. 104 с.

10. Александров А.С. Перекрестный допрос: учебно-практическое пособие / А.С. Александров, С.П. Гришин. М.: ТК «Велби», Проспект, 2005. 296 с.